От такого предложения Маринця растерялась, не знала, что отвечать. Но к утру так и получилось.
Солнце еще стояло высоко, а уже многие люди запрягали возы, чтобы ехать дальше. Те, у кого не было своих лошадей, доставали на беженском пункте. Это были больше подводы крестьян, которых посылали в наряды, чтобы перевозить беженцев.
Невестки, дочери, зятья старушки складывали все на воз и собирались уезжать. А Маринце советовали:
— Оставайся, глупенькая. У них нет детей, вот ты и станешь дочкой, панночкой будешь. А сюда наведывайся, — может, еще и своих встретишь. Только зачем тебе свои? Это же счастье! Кто бы не хотел такого, только не каждого возьмут. Вот та, Мартуська, что потерялась так же, как ты, она не побоялась, пошла к одной пани.
Все уже влезли на воз, а Маринцю не приглашали. Старший зять свистнул кнутом, лошади тронулись.
И когда на другой день Маринця увидела в беженском лагере попадью, то уже сама начала просить:
— Возьмите меня, сладкая пани, возьмите. Я все вам буду делать.
Это было два дня назад, а сегодня домашняя челядь попадьи Ефронии суетилась больше, чем когда-нибудь. Готовились к именинам.
На именинах матушки должно было собраться много важных гостей. Среди них городской голова, который был в то же время и председателем комитета помощи беженцам.
Ему приходилось работать в этом комитете вместе с отцом Василием, у которого были солидные связи с центром, и потому на нынешние именины он шел весьма охотно.
И много других влиятельных гостей должно было прийти сегодня вечером. Поэтому челядь с ног сбилась от спешки и обливалась потом, ощипывая цыплят, обжигая поросят, жаря гусей. Звон посуды, голоса людей, крик кур, топот ног сливались с запахом моркови, лука, крови. Все здесь говорило: «Сегодня именины матушки Ефронии».
Маринця время от времени забегала в кухню и выносила из комнат мыть новые партии тарелок, ложек и прочего. Была она одета в светло-розовое платье, похожее на то, что было на Мартусе.
Только на голове был все тот же платочек, в котором еще из родного дома выходила. Как ни просили матушка и пан отец снять этот хлопский платочек, но Маринця ни за что не соглашалась. Платочек был куплен на те деньги, что дал ей жолнер, и потому Маринця решила никогда с ним не расставаться.
На кухне звенели вилки, ложки, ножи, и с ними вместе трещали языки челяди. С гневом, иронией и усмешкой выплескивали слова и вмиг стихали, когда на кухню заходила матушка. Маринци они не боялись, считали, что еще мала, и при ней продолжали свои пересуды. Но Маринця не пропускала ни слова, нарочно вертелась на кухне, то теребя горох, то вытирая тарелки.
— Вы видели? Кому смерть, а кому война несет и богатство. Городской голова на деньги, что собирают с людей для беженцев, новый себе дом отгрохал. Директор гимназии — приданое для дочки. И наш батюшка тоже не без прибытков. Как приехали перед войной сюда, такие были задрипанные, матушка в одной сорочке, а теперь, как стали в комитете, вон какие балы заводят. А вы думаете, что это так, за здорово живешь посрывали людей с места? Есть такие, что и на чужой беде карманы себе набивают. Для кого война, а для кого…
— Только кому их проверять, если у батюшки и наверху есть рука. Там есть самый старший, что деньги выдает на беженцев, так он их брат. А племянника своего думают посватать на директоровой дочке. А городской голова какой-то далекий родич матушке.
— Потому что всех голов, которые могли бы правды доискаться, послали на фронт… А беженцам — беда. Ведь им обещали здесь и то и другое. Вот люди и погнались…
— Э, вы войны еще не видели. Если бы такое, не дай бог, сталось и тут… Люди оттуда рассказывают про такие страхи!.. И вы бы сорвались и полетели, как они.
Разговоры не переставали литься, переплетаясь то смешками, то грустными восклицаниями. И Маринця слушала.
На кухню зашла горничная матушки Килина с красными, опухшими от плача веками. Молча принялась вытирать посуду.
— Ну как, узнали что-нибудь? — спросила тихо кухарка, у которой были большие коровьи глаза и в них светилась особенная ласка и тишина.
— Расстреляли!.. — Килина сжала губы, сдавила крик в груди.
— Р-а-с-с-т-р-е-л-я-л-и? — вытянулось это слово страхом на всех лицах.
Работа замерла, а полотенце из рук Маринци упало на пол.
Еще вчера, когда было совсем темно, Килину вызвал какой-то незнакомый и сказал, что должен передать что-то от мужа. Килина попросилась у матушки, чтобы эту ночь не ночевать дома, и пошла с незнакомым, который, как оказалось, был из соседнего села и служил с ее мужем в одном полку.
Килина бросила вытирать посуду и рыдала уже в голос. Последние слова будто выхлипывала: