– Ну, рассказывай, чем занимаешься? – выспрашивала она, покрепче усевшись на табуретке, и тут же сама перебивала. – Да слышала уже! Ты у нас теперь кто? Импресарио? Ха-ха! А чего хмурый-то такой?
Ян, ни с того ни с сего, рассказал тете Наде о проблеме, с которой столкнулся. Она задумалась:
– Надо же, чего удумал? Мало тебе пробок, что ли, на улице? Вот Сергей Семенович новую программу запускает для борьбы с уличным движением… Слушай-ка! А давай я ему напишу. Ну, не лично, конечно. В приемную. А меня там уже все знают, так что, считай, почти лично. А?
– Да, не стоит, – сказал Ян, не столько потому, что не хотел беспокоить тетю Надю, сколько потому, что считал идею совершенно нелепой.
– А чего не стоит-то? Мне не тяжело. А Сергей Семенович человек понимающий, он и городу помогает, и жителям, и вообще хочет, чтобы в Москве все красиво было. Это твое шоу красивое будет?
– Очень, – кивнул Ян.
– Ну вот! Считай, сделано, – развела руками тетя Надя. – А теперь давай-ка пирога попробуй. Небось, соскучился по фирменному-то?
Неизвестно, сработало ли тети Надино письмо (в том, что оно было написано, Ян не сомневался) или просто сошлись звезды, но через два дня ему позвонила секретарша чиновника и сообщила, что документы подписаны. Про себя Ян возблагодарил небесных котов.
Вопреки принятому правилу, на арт-пробке Ян должен был присутствовать лично, слишком много было подписано обязательств и расписок за сохранность арендованных машин, чтобы позволить событиям развиваться самостоятельно. И, как очень быстро выяснилось, остался он не зря. Когда весь ретро автомобильный затор был выстроен и мероприятие должно было открыться, Ян увидел странное движение в самой гуще раритетов. Одна машина отчаянно пыталась вырулить и, как ни странно, это удавалось. Резкими, короткими рывками машина продиралась к выезду. Пока Ян не слышал душераздирающего скрежета металла о металл, но это был вопрос времени. Через сгрудившиеся автомобили он бросился к непоседливому водителю, но не мог его догнать, постоянно огибая длинные тела Ян отставал. Наконец, он приблизился настолько, что смог хорошо разглядеть движущийся автомобиль – старый «Москвич 412». Ян даже не помнил такого в списке машин. «Неужели случайно затесался? Идиот!» – подумал Ян, забегая сбоку, со стороны левой двери, и тут же, через кристально чистое стекло разглядел водителя. Ян замер. Тот самый гномоподобный старичок, что впервые привез его к входу на улицу! Он даже зажмурился, пытаясь отогнать видение, но в этом не было особой нужды. Старичок волшебным образом лавировал среди других автомобилей и удалялся, теперь Ян бросился за ним с еще большей скоростью, забыв про осторожность, прыгал прямо через капоты, сам не зная почему так хочет нагнать старика. Это был внезапный и неудержимый позыв. Каким-то инстинктом он понимал, что вместе со стариком от него уходит нечто важное, быть может, главное, и это нужно было остановить, ухватить любой ценой. Но было поздно. Драндулет вынырнул из замершего потока и влился в живой, в котором отыскать его было просто невозможно. Ян затравленно оглядывал уходящую вдаль реку механических коней.
Тоска, острая и нестерпимая, как зубная боль, пронзила все его существо. «Зачем? Зачем он явился? Зачем сбежал?» – Ян готов был поклясться, что старичок его видел и нарочно скрылся. Его охватило какое-то истерическое настроение, он метался по улице и в то же время никуда не двигался. Он никак не ожидал, что живое напоминание о чем-то прекрасном, что было в его жизни, так сильно, так болезненно аукнется. Та волшебная улица, оказывается, и была самым главным, самым сокровенным в его душе. Просто он забил ее поглубже, спрятал от внешнего мира. «Спрятал ли? Или предал?» – внезапно Яна поразил этот вопрос. Нужно было скорее ее отыскать, очутиться на ней. Но как? Адреса-то у нее не было. Ян просто бросился в город, на свои любимые места, пытался успокоиться вспомнить то состояние, в котором обычно оказывался в том волшебном месте. Что это было за состояние? Предчувствие чуда. Обычного человеческого чуда, на которое был способен мир. Был способен! А Ян был способен его видеть! И отказался от этого, сам, по доброй воле. Заклеймил «детскими бреднями» и бросил. Как шальной, он отдергивал декоративные навесы на реставрируемых домах, пытался пролезть в темные подворотни, закрывал там глаза и открывал, надеясь, что очутится там, где больше всего ему хотелось. Все было тщетно. За навесами была только изъеденная временем штукатурка, а в подворотнях под ногами хрустели то ли пивные банки, то ли шприцы.