Учёный не забыл — общаясь с Рычкыном, он как бы между делом поинтересовался, почему среди его «домашних» имеется русский раб. Вроде бы было дано указание избавиться от всего менгитского... Старый вояка вытаращил глаза: как, где, кто?! В общем, хозяин «переднего» дома был не в курсе, откуда взялась данная особь. Сам он её из позапрошлогоднего похода не приводил — это он точно помнит. Наверное, её приобрёл по дешёвке кто-нибудь из ближних. Все давно и забыли, что это — менгит.
Те посиделки, конечно, не обошлись без гостей. Их набилось столько, что в пологе они не помещались. Подошедшие позже оставались лежать в холодной части шатра, просунув в полог лишь голову, а кому повезло — и руки, чтоб принимать пищу. В основном говорил Кирилл — в сто первый раз повторял свой текст про менгитов и их скверну, про то, как с ней нужно бороться. Он говорил, отвечал на вопросы, слушал мнения — и так без конца. Когда всё уже было сказано, обмусолено и усвоено, расходиться никто и не думал, и нужно было ещё чем-то развлекать публику, и тогда на выручку пришёл Рычкын. В качестве чрезвычайно смешного прикола он рассказал присутствующим, что среди его людей обнаружился русский. Гости некоторое время обсуждали данный эксцесс, а потом выразили желание своими глазами увидеть это чудо. Народ начал выбираться наружу, но Кирилл к нему не присоединился — оставшись один, он с чувством исполненного долга уснул прямо там, где сидел.
Он успешно отоспал свой физиологический минимум — часа четыре. Потом проснулся, обнаружил, что рядом никого нет (редкий случай!), и решил не вставать, а подремать ещё. За это он был награждён порцией кошмаров. Ему приснился забытый уже сон, который начинался с влажного хруста выворачиваемых плечевых суставов. Потом следовал кровавый туман бесконечной боли, которая душит волнами или накатывает ослепительными вспышками. Очередную вспышку можно оттянуть, если говорить — говорить хоть что-то...
Кирилл не сразу понял, что уже не спит. Что захлебывающиеся, спазматические крики звучат не в нём самом, а снаружи — где-то недалеко от шатра. «Пытают кого-то, — сообразил бывший учёный. — Развлекаются таучины. Слышно, как женщины смеются — любят они это. Кого они там?..»
Местная манера мучить пленных — просто так, для «увеселения» публики — Кириллу категорически не нравилась. Но поделать с вековой традицией он ничего не мог — здесь так принято. Самое большее, что можно сделать, — это добить пытаемого, рискуя собственным положением в обществе. Но ведь таучины могут в итоге оставить жертву в живых, и она — эта жертва — не будет на них «держать зла». «Этого, конечно, в живых не оставят, — подумал Кирилл, — уж больно вопит не по-мужски. Но кого и зачем они взяли в работу? Новых-то поступлений вроде бы не было?»
Всё оказалось просто и плохо. На окровавленном снегу корчилось тощее тело писаря Андрюхи. Впрочем, узнать его было трудно — традиционный набор таучинских пыток он уже прошёл, и теперь ему предстоял финал — отрывание самому себе половых органов. Служилый, похоже, понимал смысл ремённой вязки, которую на него накладывают. Кричать или сопротивляться он уже не мог — лишь скулил и хрипел сожжёнными в бесконечном беге по кругу бронхами.
Народ подался в стороны, пропуская вперёд великого воина. Кирилл оказался почти один на один с этим полуживым человеком и со своей совестью — ведь именно он обрёк пленного на мучительную смерть. Но совесть учёного молчала — слишком многое он пережил в этом мире: «...В будущем из прошлого звучат лишь письмена... Сотни народов прожили свою многовековую историю и сгинули во мраке прошлого почти бесследно. Если нет письменных источников, учёные будущего часто спорят о самом факте существования какой-нибудь общности, понимавшей себя как „мы“ и существовавшей сотни лет. Что, по сути, известно о том, что творилось вот здесь — на Северо-Востоке Азии? До потомков дошло лишь то, что писалось вот такими вот Андрюхами — под диктовку или самостоятельно. Рядовой конквистадор — убийца и насильник — творит преступления здесь и сейчас, а писарь злодействует как бы в веках...»
Заслониться отвлечёнными рассуждениями от суровой реальности не удалось — пленный остановил на нём почти безумный взгляд и захрипел:
— Кирюха... Кирюшенька... Помилосердствуй! Христом Богом молю...
— Пошёл на хрен, — ответил Кирилл. — Столько народу сгубил и не плакал, сука. Теперь вот сам попробуй, как это бывает!
— Кирюшенька, помилосердствуй! Не виноватый я... Я тя прошу... Я те пропишу... Что хошь пропишу! Я ж в Икутске служил... У самого воеводы! Грамоты секретные читывал... Я ж те всё поведаю — кто, зачем и почему! Ослобони только...