— Что такое гвозди и большевики?
— Не важно. Я хочу сказать, что менгиты живучи, как водяные черви. Если их оставить в покое, они построят себе укрытия из обгоревших брёвен, они будут питаться собаками и трупами собственных детей, а потом ограбят всех окрестных мавчувенов. Они обрекут их на голод и смерть, но сами выживут. Они выживут, несмотря ни на что, и вновь начнут исполнять «государеву службу» — грабить, убивать, обманывать. У них есть воля к жизни!
— А у нас — к их смерти. Однако ты прав — не стоит менять жизни наших воинов на жизни этих существ. Там, — он показал рукой, — есть ещё Коймский острог!
— И не только... — вздохнул Кирилл. — Что они делают? Ты видишь?
— Да... Какой-то менгит вышел вперёд и машет палкой, на которой кусок шкуры.
— Белого цвета?
— Ну, во всяком случае, не чёрного. Это какой-то знак, да?
— Угу. Наверное, они показывают, что хотят говорить с самым сильным воином противника, с самым главным начальником. С тобой, значит. Иди поговори!
— Ха! Я не могу даже приблизиться к менгиту, не перестав быть собой! Ньхутьяга заполнит меня и потребует крови, потребует убийства!
— Ну, и чёрт с ними! — вяло махнул рукой учёный. Вести переговоры с обречённым противником у него не было ни малейшего желания.
— Они что-то кричат, друг! Пятеро идут сюда... На таком морозе луки работают плохо, а некоторые совсем ломаются. Может быть, их стоит убить огненным громом?
— Нет, Чаяк. Этими людьми командовал Худо Убивающий. Они заслужили плохую смерть. Мы разгоним их друзей-мавчувенов и рассеем оленей по тундре, мы не дадим им строить дома и добывать пищу. Они будут умирать долго!
— Да, друг, так мы и сделаем! А эти... Может быть, они хотят устроить поединок? Как люди?
— Вряд ли... Но отказывать в этом нельзя, насколько я понимаю. Иначе народ не поймёт. Надо всё-таки пойти и поговорить с ними. Придётся мне...
— Попробуй, друг. Тгаяк подвезёт тебя ближе.
Учёный не стал выяснять, почему данную миссию должен выполнить именно Чаянов сын, который не входит в число избранных Ньхутьяга. Пока таучины перекликались, передавая для Тгаяка требование явиться к отцу, Кирилл подцепил наконечником копья шкуру-сидушку и помахал ею в воздухе. Он надеялся, что это будет понято как согласие на переговоры.
Наконец прибежал запыхавшийся Тгаяк и начал говорить, активно помогая себе жестами:
— Кирь, Кирь! Приехали трое людей с запада! Они говорят, что их послал сам Тгелет! Он послал их к тебе, Кирь!
— Тгелет? — криво усмехнулся учёный. — А мыто совсем о нём забыли! Ну, ничего: этот демон подождёт, а то бедные менгиты совсем замёрзнут. Поехали к ним!
Кирилл спешился в полусотне метров и дальше пошёл один — без свиты и без оружия, если не считать полюбившегося ножа в рукаве. Столь малочисленная делегация вызвала некоторое замешательство у противной стороны. Парламентёры о чём-то поговорили, и навстречу Кириллу двинулись двое: «Надо полагать, это и. о. Петруцкого и переводчик, — подумал учёный. — Однако толмач какой-то странный».
Великий воин сделал лишь десяток шагов, а в левом боку у него противно заныло, в правом возникла пульсирующая боль, а к горлу подкатила тошнота. Преодолевая накатывающее безразличие ко всему, Кирилл ткнул себя в грудь и грозно выкрикнул по-таучински:
— Я — Акакавервутэгын! Я — великий тойон восточного моря! Я — победитель русского царя!
Представившись таким образом, он гордо вскинул голову и уселся прямо на снег, скрестив ноги. Четыре слоя зимнего оленьего меха на заднице позволяли ему сидеть на чём угодно без риска заполучить радикулит.
Низкорослый, закутанный в меха толмач начал переводить, и у Кирилла скрутило все внутренности в болезненный жгут — аж слёзы на глазах выступили. Он зажмурился и увидел... А также услышал... То ли это было реальное, но забытое, событие из далёкого прошлого, то ли просто глюк:
«...Ма-ама! Ну, мама же!! Ведь вот он — я!! Я же — вот!! Ты что, не слышишь?! Скажи что-нибудь, мама! Улыбнись! Посмотри, хотя бы!! Ты же не спишь, у тебя глаза открыты, почему ты не видишь — МЕНЯ?! Я обидел тебя, да?.. НУ, МАМА?! Ну, засмейся! Ну, рассердись!! А ты... У тебя изо рта что-то красное течёт... Я испачкался! Смотри, мама, я испачкался!! Ты не смотришь... Ты не слышишь... Значит, я тебе не нужен?! Я плохой, да? Я никому не нужен...»
Кирилл тряхнул головой, возвращаясь в белую, прокалённую морозом реальность. Он поймал губой сосульку, свисающую с усов под носом, откусил, погонял её языком во рту и выплюнул. Теперь говорил русский: он пытался представиться так, чтобы его «дикий» собеседник понял смысл слов «армия», «офицер», «служба», «приказ». Кирилл наблюдал за его потугами и выборочно усваивал информацию: «Этот парень, похоже, мой ровесник. Из семьи знатной, но бедной. Наверное, хотел сделать быструю карьеру на краю Ойкумены, а попал как кур в ощип: командира убили, он теперь старший, ситуация критическая. Похоже, Петруцкий был самодержцем, властью ни с кем не делился, смену себе не подготовил. Парень явно в растерянности, но держится мужественно». Кирилл медленно поднял правую руку в останавливающем жесте: