Как оказалось, в составе нескольких стад, следующих за войском от Коймского острога, имеются олени, приученные ходить под вьюками. Их специально пригнали икуты откуда-то с притоков Коймы. Мавчувенские же и таучинские олени под вьюками никогда не ходили — летом их хозяева перетаскивают грузы на собственных спинах. Вьючных животных должно было хватить для переноски казённого груза — пуда по два на каждого. А что делать с грузом личным? Оружие и минимум снаряжения служилый может тащить на себе, благо основная пища идёт своим ходом, но как быть с «излишками» — товарами для обмена, охотничьими и рыболовными снастями, бытовым скарбом и барахлом, взятым в качестве военной добычи? Решать эту проблему было предоставлено заинтересованным лицам — самим промышленным и служилым. Они и решали: перепродавали друг другу наиболее тяжёлые или неудобные для переноски грузы, что-то выбрасывали, некоторые пытались сооружать волокуши. Люди же опытные ситуацию предвидели заранее и давно уже свой «негабаритный» скарб путём обмена превратили в оленей — тех, которые поспокойней. Животных заранее начали приучать ходить с грузом на спине, а тех, которые приучаться не хотели, обменивали на других или забивали на мясо. Вся остальная — менее опытная и дальновидная — публика на этой стоянке кинулась навёрстывать упущенное, то есть пробовать под вьюками первых попавшихся животных. Мавчувенов заставляли оленей отлавливать, приводить в лагерь, вешать на спины мешки с камнями и водить по кругу. Полудикие животные в большинстве своём сопротивлялись отчаянно, за что были нещадно биты. В среднем один из десяти всё-таки смирялся...
«Интересно, а что со мной сделают? — гадал Кирилл. — На руках потащат, на оленя навьючат или добьют? Сам-то идти я не могу... Или уже могу? А вот фигушки — не дождётесь! Хотя могут сделать волокушу и заставить пленных её тащить... По камням и болотам, через ручьи и речки?! Конечно, а что такого? Кому-то я здесь сильно нужен... Но Петруцкому меня пока не сдали... Может, не узнали — у меня же лицо изуродовано? Чёрт побери, но надо же умирать или сопротивляться по-настоящему, иначе станешь как эти ясырки!»
Учёный начал строить планы на ближайшее будущее — решительные и грандиозные. Вскоре все они дружно рухнули. А виной тому стала... муха.
День выдался на редкость тёплым, и Кирилл довольно долго созерцал, как это милое насекомое — одно из первых — вьётся вокруг него, как ползает по шкурам, которыми он укрыт. Учёный смотрел-смотрел да и понял вдруг, что скоро этих тварей станет много — очень много!
«Вся моя одежда, подстилка и одеяло перемазаны... В общем, испачканы тем, что так любят мухи. Они в ЭТО яйца откладывают. А через несколько дней из яиц вылупляются личинки — белые такие червячки. Опарыши называются. Шустрые такие, подвижные... Окуней на них хорошо ловить... И плотва, бывает, клюёт... Кирюха, по тебе — по живому — БУДУТ ПОЛЗАТЬ ЧЕРВИ!»
Это было совершенно (абсолютно!) неприемлемо. Не менее неприемлемой была и мысль попросить женщин вымыть его как следует и постирать одежду. В общем, в пору повеситься, но не на чем.
Кирилл знал, что является чьей-то частной собственностью, причём не Кузьмы и не Мефодия, а какого-то незнакомого мужичка, который явно был подставной фигурой. Со своим «ясырём» хозяин никогда не разговаривал и даже близко к нему не подходил. Тем не менее в обозе он иногда появлялся и что-то давал чужим женщинам, которые «обслуживали» Кирилла. Во время очередной кормёжки учёный попросил мавчувенку:
— Передай ему... Ну, который приходит... Передай, что мне нужен Кузьма. Его тут, наверное, все знают.
— Ку-зима?
— Ну, да: Кузьма! Просто покажешь на меня пальцем и скажешь по-ихнему: «Хочет Кузьма». Запомнила? Повтори!
Бывший острожный кат явился на другой день к вечеру. Он уселся на землю возле нарты, на которой лежал Кирилл, и расслабленно подставил лицо весеннему солнцу:
— Благодать-то какая, Господи! И комара ишшо нет... А и смердит же от тебя, паря!
— Ну и что?
— Как это «что»?! Хозяин твой проигрался в конец. Тебя вот заложить решил, да никто не берёт — не жилец, говорят. Мне, значить, обчество поручило проведать, так ли? Я и зрю: ясырь-то жив, да уж больно вонюч!
— Врёшь ты всё...
— Вру, конечно, — признал Кузьма. — По что звал... Кирюха?
— Помыться мне надо, — зажмурившись от стыда, сказал Кирилл. Он никогда не думал, что унижение может быть прямо-таки ослепительным. — И одежду помыть.
Кузьма молчал довольно долго, нежась на солнце. Наверное, он смаковал чужое унижение, а может быть, просто что-то обдумывал.