Как выяснилось, в остроге подельники обитали в разных местах: Кузьма — в длинном бревенчатом бараке, который назывался «казарма» и был, вероятно, предназначен для бессемейных. Мефодий, в противоположность ему, обитал в персональном «коттедже» — размером с деревенскую баню. Находилось строение на территории солидного частного владения, и Кирилл подумал, что Мефодий, наверное, снимает избушку за символическую плату или просто за пригляд — чтоб соседи на дрова не растащили. Хозяйские же хоромы представляли собой несколько сомкнутых построек и пристроек, разобраться в которых с первого взгляда было трудно.
В Мефодиевой избе температура была, кажется, ниже, чем снаружи. Внутреннее убранство состояло из двух топчанов, стола и открытого очага. С покрытых сажей стропил густо свисали засохшие продымлённые рыбины, куски мяса и какие-то мешки. К стропилине над очагом была привязана верёвка, которая ниже была надвязана цепью с полукруглым котлом на конце. На дне посудины виднелись комки засохшего и замёрзшего варева.
Возвращение выглядело следующим образом. С помощью Кирилла Мефодий распряг собак, привязал их к кольям, торчащим из снега позади избы, выдал им корм. Потом в избушку затащили немногий привезённый груз и свалили его на левый топчан. После этого Мефодий забрал мешок с пушниной и вышел вон. Возле двери он как бы мельком бросил:
— Тут побудь.
Кирилл уселся на свободный топчан и подумал, что с дороги следовало бы помыться, поесть, попить и лечь спать в тепле. «Это с одной стороны, а с другой... Еды вон висит полно, от холода я не страдаю, а мыться давно отвык — так стоит ли шевелить лапами и оживлять чужое холостяцкое жильё? Тем более что хозяин мне не друг и не родственник — скорее, наоборот. Хотя если развести огонь (а дрова имеются) и что-нибудь сварить...» В общем, ничего по хозяйству делать учёный не стал — расстелил на топчане шкуру, улёгся на неё и стал ждать.
Надо полагать, что он уснул, поскольку проснулся от того, что его бесцеремонно трясли за плечо. Существо женского пола, обмотанное до глаз кусками шкур и тряпками, настойчиво повторяло:
— Ну, ты, эта, вставай, милай! Кличут тебя, значить! Вставай!
Некоторое время Кирилл смотрел на женщину, соображая, надо ему понимать по-русски или нет. На всякий случай решил не понимать и спросил по-таучински:
— Чего ты хочешь?
— От ить страхолюдина-то! И бормочет не по-нашему... Что ж делать-та? — Тётка перекрестилась и продолжила объяснения на грани крика, словно громкость должна была сделать её речь более понятной: — Вставай ты! Туда, туда иди! Зовут тебя — понимаешь? — хозяин кличет!
Жесты её были вполне красноречивы — Кирилл что-то понял и поднялся на ноги. После этого он был ухвачен за рукав, выведен наружу и доставлен в некое подобие сеней хозяйской постройки. Здесь было полутемно, вдоль стен стояли какие-то бочки, заваленные чурбаками и палками.
Тётка, активно жестикулируя, стала объяснять, что ему следует ждать тут и никуда не уходить, а учёный смотрел на неё и тупо улыбался. В конце концов, она, вероятно, сочла свою миссию выполненной и покинула помещение. Кириллу оставалось лишь придумывать, чем бы заняться — из-за двери, обитой для тепла шкурами, слышались голоса, но слов разобрать было нельзя. Ничего интересного, кроме бочек, вокруг не было, и учёный решил заняться их исследованием. «Тара явно местного производства. Из чего же сделаны клёпки: тополь, лиственница? И что можно хранить в такой посуде? По общей логике, конечно, в бочке должна быть солёная рыба. Однако таковой здесь быть не может, поскольку соль привозная и очень дорогая. Тогда что же? Ягоды? Но зачем их так много? Вот у этой крышка неплотно — ну-ка посмотрим...»