Сработал рефлекс, приобретённый хоть и недолгой, но жестокой выучкой — Кирилл бросился к упряжкам. Разум, однако, возобладал, и через сотню метров он остановился: в одиночку ничего сейчас ему не сделать — только самого порвут. Так он и стоял некоторое время: слушал собачий визг и гадал, сорвутся с места две оставшиеся своры или нет. Потом вспомнил о виновниках переполоха и оглянулся — к нему приближались трое мужчин с палками в руках.
— Совсем голодные собачки, — сказал, подходя, первый. — Очень злые!
— Менгита съели, — хихикнул второй. — Болеть, наверное, будут.
— Постойте! — встревоженно сказал третий. — Может быть, их теперь нельзя оставлять в «нижней» тундре, ведь в них русский?
— Пойдёмте! — прервал Кирилл начинающуюся дискуссию. — Пойдёмте скорее! Они же покалечат друг друга и... И упряжь испортят!
— Пошли, — легко согласились местные. — А то и остальные сорвутся, тогда до нового снега не распутать! И чего вы, береговые, на оленях не ездите, как все нормальные люди?
Кириллу оставалось только мрачно усмехаться про себя: то ли Бог, то ли дьявол избавил его от дорогих спутников. От Степана мало что осталось — в основном клочья одежды. Учёный давно уже не удивлялся подобным вещам: в Арктике люди тысячи лет живут в симбиозе с оленями и собаками и — никаких сантиментов. Считать животных ручными никак нельзя, а домашними — лишь условно. Встречаются, конечно, среди каюров чудаки, которых ездовые собаки почти что любят, но такое бывает редко. Обычно же собаки работают, потому что их заставляют, не причиняют ущерб хозяину, лишь когда сыты, боятся или физически лишены такой возможности. Голод, естественно, придаёт смелости, особенно в «стае». Человек просто не должен подставляться — каждая собака в отдельности достаточно труслива, с ней можно справиться, а вот с дюжиной сразу — нельзя. Судя по всему, Степан сунулся в собачью свалку и упал — возможно, запутался ногами в упряжи. Встать ему псы не дали...
Кирилл всмотрелся в тёмные глубины своей души и обнаружил там полное отсутствие скорби о погибших спутниках. То есть имело место некоторое беспокойство о том, как он будет двигаться дальше без них, но никаких сожалений! Более того, вокруг были свои — таучины — значит, всё как-нибудь утрясётся. «Ну, да, кто-то из мудрых, помнится, высказался в том смысле, что, воюя с драконами, легко и самому драконом заделаться. В общем, с волками жить, по-волчьи выть; собаке — собачья смерть. Впрочем, последняя поговорка происходит от земледельцев, для которых всегда характерно презрительное отношение к собаке».
Кое-как порядок был восстановлен: собаки усмирены, распутаны, привязаны и накормлены, груз доставлен в стойбище, а трупы убраны с глаз долой. Настало время «посиделок» с бесконечной едой и разговорами. Кирилл отметил, что относятся здесь к нему как к незнакомому, но в общем-то желанному гостю. На языке крутились вопросы, но традиция требовала, чтобы приезжий рассказывал о себе первым. Причём подробно и издалека — чуть ли не от рождения. Кирилл решил так далеко не забираться, а начал повествование с великой «битвы народов», в которой воинство таучинов одолело могучую армию Атмана Шишкава.
Оказалось, что присутствующим данный исторический эпизод известен, но они готовы без конца слушать старые и новые версии тех событий. И это при том, что двое мужчин сами участвовали в походе. Такие имена, как Чаяк и Кирь, были известны, но их роль в победе определена как-то неясно. Богатырей — «сильных» людей, которые бились с русскими, — было довольно много, и эти двое — из них. Делать акцент на своих заслугах Кирилл не стал, а рассказал, что был ранен в битве, а потом участвовал в благодарственном жертвоприношении Тгелету. Данный демон, однако, жертву не принял, а велел таучинам сражаться или спасаться, поскольку на землю их кочевий идёт войско менгитов во главе с могучим непобедимым воином по кличке Худо Убивающий.
На этом рассказ надолго прервался, поскольку присутствующие стали делиться информацией — кто что видел или слышал о зверствах русских и мавчувенов. Кирилл не мог не отметить, что в данном случае народная молва ничего не преувеличила, а кое-что и приуменьшила — даже у негуманного первобытного мышления есть свой предел. В конце концов, гость смог продолжить рассказ:
— Мы с Чаяком приехали в стойбище, мы стали гостями хороших людей. Мы ели мясо в пологе и говорили, когда показались упряжки русских и мавчувенов. Я сказал Чаяку: «Друг, мы не можем уехать, потому что враги нас заметят и от злобы убьют всех людей стойбища». Я сказал Чаяку: «Друг, мы не можем с ними сражаться, потому что их много, и те, кто останутся в живых, от злобы убьют всех людей стойбища». Я сказал Чаяку: «Друг, давай обманем врагов, давай притворимся трусливыми и слабыми. Они поверят нам и уйдут. Может быть, тогда они не убьют всех людей стойбища». — «Нет, — ответил Чаяк. — Мы — воины и должны сражаться! Хотя мне, конечно, очень жаль всех людей стойбища». И тогда я сказал: «Чаяк, я больше не назову тебя другом, если ты станешь сражаться и погубишь всех людей стойбища». — «Ладно, — ответил могучий Чаяк. — Пусть будет так, как ты хочешь».