О чем думал Изгородин? Об ответственности людей за порученное дело? О Байгозине? Может, вспоминал, как сам, кажется, совсем еще недавно, осваивал целинные земли в Актюбинской области Казахстана, куда приехал по комсомольской путевке? Может, о будущем новой трассы думал?..
Неожиданно возле трактора увидели высокого парня. Подошли. Это был Байгозин. Он остался на участке, на обед не пошел. «Потом!»— сказал он.
Изгородин провел с ним «оперативку на ногах», выслушал прораба, сам дал «ЦУ» и протянул Байгозину руку.
— Я надеюсь на тебя, Юра, очень надеюсь!
Тот кивнул. Отвел взгляд. Неудобно, что начальник, с таким доверием к нему — в душу заглядывает. Байгозин еще раз кивнул и пошел вдоль просеки.
Я вспомнил о «жестоком» приказе Изгородина, о выговоре, о месткоме, на котором рекомендовалось обсудить Байгозина за «ослабление работы по укреплению трудовой дисциплины и за либеральное отношение к пьяницам и прогульщикам». Прошло четыре месяца после того приказа. Что изменилось? Изменилось отношение к Байгозину? Или в него поверили окончательно?
Весной 1979 года я получил письмо от монтера пути и рабкора из Карламана Алексея Степановича Зуева. В письме этом есть такие строчки: «Юрий Байгозин — человек, влюбленный в свое дело. Этим все сказано».
Братья Потаповы дождались праздника. Сотворили мечту своими руками — новую железную дорогу. Геннадий, старший, вместе со своими товарищами забивал первый костыль, укладывал первые метры пути… В числе передовиков стройки приехал на первом пассажирском поезде в Ассы, где под звуки оркестра был забит «серебряный» костыль. Геннадия Потапова наградили орденом «Дружбы народов».
А ведь были дни, были минуты, когда хотелось бросить все и рвануть на родину, в Чуфарово. Забылось? Да нет. «Назад нельзя было, потому что это не первая моя стройка, — вспоминает Геннадий. — Я тогда был холост. Сейчас женат. Роза, моя жена, работает в СМП-340 поваром на котлопункте. У нас два сына. Олегу шесть лет. Альберту скоро три годика. Альберт в детский садик ходит».
Но рельсы продолжаются. Идут дальше, зовут за собой. И, вбивая костыли в шпалы на новом участке строительства Дема — Чишмы, на других перегонах, он, наверно, не без грусти вспоминает ту январскую морозную ночь, когда они втроем — с братом Николаем и мастером Владимиром Шадским появились на станции Карламан…
Карламан — Ирныкши — Архангельское… Трасса, прошитая пулями. Колыбель, окропленная кровью… На лугах за рекой Белой, на ее высоких берегах беляки расстреливали красных партизан. Старожилы помнят те места. Одно из них «возле Родничков». Выражение это сохранила магнитофонная лента, на которой записан рассказ участника рейда В. К. Блюхера жителя села Охлебинино Василия Петровича Мохрова. Запись эту сделали студенты Уфимского авиационного института во время агитпохода. Они строили железную дорогу в течение шести трудовых семестров, поэтому не могли пройти мимо истории. Мимо истока нынешней трассы.
Горели Ирныкши — через них белочехи хотели прорваться к Шареевской переправе и уйти на левобережье реки Белой. Через эту переправу и сейчас идет путь от Карламана, в Архангельское. Через нее шли грузы на стройку, перебрасывалась техника.
А в 1918 году над ней свистели пули. Левый фланг Архангельского полка отвлекал противника, чтобы прикрыть движение главных сил армии Блюхера к переправе через реку Сим. А сей час над Шареевской переправой — неумолкающий гул моторов машин. Историческое место. Жаль только, что до сих пор не обозначено обелиском или памятником на бельском крутоярье, возле которого люди могли бы обнажить головы.
Многое остается с нами. Для новых трасс и новых поколений. Но многое может уйти. Порой безвозвратно. Поверх этого «многого» ложатся рельсы. Наслаивается новая жизнь. В вагонах едут новые люди с рюкзаками, чемоданами, коробками, перетянутыми веревками. Кто они, эти люди? Куда, едут? Зачем? Знают ли, по какой трассе едут?
Глядел тогда на коробки, перетянутые веревками, и приходило странное и неожиданное сравнение. Схожесть была чисто внешняя, по рисунку. Позже рассказал об этом художнику Вячеславу Воронину, который тоже часто бывал на трассе: веревки, перехлестнутые крест-накрест, почему-то напоминали пулеметные ленты. Он сказал, что странного ничего нет, все вполне логично, но надо найти плавный переход и объяснить, почему возникло такое сравнение, одно наложилось на другое. Перехода плавного не было. Объяснить тоже нелегко. Просто: взглянул и увидел иное, из прошлого. Видимо, думал тогда об истоках трассы, о тех, кто ушел, но остался с нами.