От него что зависело? Правильно распределить обязанности. Для этого надо знать, кто чем дышит. Каждому свое место, согласно «таланту» и силенкам. Каждому свой механизм и инструмент. Приехали на объект и сразу в дело, без раскачки, без путаницы. Это тоже входит в бригадный «демократизм». То есть — требовательность. Самоконтроль.
— Кто лучший в бригаде?
— Смеется. Запрещенный вопрос. Не подходит к его бригаде.
— Плохих нет!
— А как — Николай Потапов?
— Как все… Похвалил бы, но нельзя. Понятно — почему?
— Демократизм?
— И он — тоже.
— А кого за себя мог бы оставить?… Тоже всех?
— Да, любого.
— А все же?
— Ну, хоть Гнездилова, хоть… Потапова.
— Значит, Николай Потапов стал «совершеннолетним»?
— Почти…
Кузов мил летом. А осенью, в сырь ломотную — дрожи. Не взял с собой термос с горячим чаем, пропал. А в морозище тридцатиградусный? Да с ветерком, режущим по животу? Даже если на кузов поставлена фанерная коробка, прозванная «собачьим ящиком», или он крыт брезентом — тоже не ахти как весело. Дождь ни дождь, мороз ни мороз, но каждый день строители-путейцы тряслись по утрам и вечерам в мерзлых скрипучих кузовах, направляясь на дальние участки или возвращаясь домой. Побросают в кузов ледяные ломы, заиндевелые домкраты, звенящие лопаты, а потом сами залезают. Утром — темень. Вечером — темень. Луна и звезды. Острый, как ворох иголок, ветер. И мороз хапучий, дышать трудно, толкайся плечами, плотно усевшись на деревянные скамьи, стучи валенок о валенок. Пока не приедешь на перегон и не схватишься за лом и лопату, чтобы разогреться в работе… Кузова роднили людей. Рождали шутки, смешки и анекдоты. Общий задористый смех иногда потрясал кузов, и уже не чувствовалось мороза, и всем было хорошо. В кузовах вспоминалось прошлое. Выходило наружу личное. Обговаривалось общественное, наболевшее. Намотавшись в качке, люди ненадолго замолкали. И часто, особенно теплыми летними вечерами, сама собой зарождалась песня. Она начинала теплиться в глубинах сердца, ее подхватывали. Люди глядели друг другу в глаза и понимающе улыбались. Песня каким-то странным образом входила в согласие с гулом мотора, сливалась с окружающей природой, полями и горами, и все ощущали редкое великое счастье жизни.
Обмиловал я трассу летнюю. Ибо щедра она и многолика. Но и осенняя трасса в теплую паутинную пору тоже хороша. Расцветет такими переливами красок от желтого до красного, с вкраплениями ярко-зеленого, темно-зеленого, синего, фиолетового, что стоишь сам не свой и смотришь на краски, не понимая, возможно ли такое! На леса и горы, перевитые серебром рек, можно глядеть часами, не замечая времени. Кажется сама природа от переизбытка красок и фантазии вот-вот заговорит человеческим языком! Только протяни ей руку. Будь другом и товарищем. И сам учись у нее душевной щедрости, доверчивой мудрости и простоте.
Чтоб многое увидеть и почувствовать, приходится вылезать из кузова и идти пешком. Не везде машина протиснется. Да и не разглядишь каждый листок и линии веток, не заглянешь в ручей или родник. Углубляясь в сокровенные тонкости и тайны мира, узнаешь новую трассу, которая была и остается, если человек научится любить ее и станет жить с нею одной семьей и заботами.
Ключики — позванивающие колокольчики, еле приметные в траве и под кустами. Покажутся, поблестят и тут же исчезнут… На них можно сапогом наступить, не заметишь и пройдешь мимо, подумав, что наступил в дождевую лужицу… Роднички-фонтанчики. Они поживей, побойчей, на свет глядятся, играя весело. Их тоже можно не заметить и провалиться по колено, а то и по пояс. Так что обойди лучше стороной! Или осторожно подберись к краю большого, спокойного родника, опустись на колени и загляни в него. Сквозь прозрачную воду видно песчаное дно, из которого пульсируют, выбиваясь из глубин, крохотные пузырьки — словно серебристая цепочка тянется из невидимых под песком отверстий и растворяется на поверхности. Песчинки шевелятся, и каждую можно разглядеть, словно сквозь увеличительное стекло.
Бродил как-то со строителями тоннеля по лесистой горе. На самой ее вершине, в сумраке деревьев и кустарника, наткнулся на странный ручей. Как мог зародиться на верхотуре? У горы есть свои насосы? Ручей бежал по каменистому ложу. Русло и боковые берега из плитняка. Струйки обтекали плиты и камни, ныряли под них, слышался подземельный глухой рокоток. Ручей снова вырывался наружу, прыгал по плитам, резвясь и рассыпая звон… Глядишь вдоль каменного «лотка» и еще больше удивляешься: вокруг земля да глина, лиственная и хвойная подстилка. Кто ж так ровнехонько, в строгом продуманном порядке, уложил каменья? Они уходили вниз ступеньками — словно вели человека из храма природы в людской мир.