«Я так и погибнуть могу» - подумал Ерошкин, и эта мысль испугала его.
Сердце сжалось.
Через полчаса все вокруг ревело и крутило, словно как говорил, бакалейщик из поселка «земная ось наскочила на небесную».
«Все!» - обреченно подумал Ерошкин,- «наверное, я здесь сдохну».
Ему стало страшно. Но внезапно он почуял запах дыма – запах горящего дерева и оленьего сухого навоза.
«Если я буду идти в направлении дыма, то выйду к поселению».
Через некоторое время обессиленный и едва стоящий на ногах, дрожащий, озябший он уперся в одиноко стоящую вежу. Ерошкин заиндевевшими пальцами снял лыжи и, не имея больше сил идти ввалился внутрь теплой вежи.
Внутри было жарко натоплено. Горел огонь, унося красные искры в темное зияющие отверстие, в самом верху вежи. Над огнем на закопченной треноге висел медный чайник, из его носика вырывался пар. Пахло сухими травами, выделанными оленьими кожами. Рядом с огнем сидел обнаженный по пояс старик и курил короткую трубку носогрейку. Длинные седые волосы спадали на его плечи. Полуприкрытые глаза равнодушно смотрели на него.
- Помогите, - прошептал Ерошкин, падая у самого входа и теряя сознание.
Отогревшись, он пришел в себя и обнаружил, что лежит совершенно обнаженный под двумя оленьими шкурами, а рядом сидела девушка. Она была очень красивой для туземки. Округлое лицо с гладкой кожей имевшей слегка бронзовый оттенок. Безукоризненные миндалевидные глаза отсвечивали загадочным блеском, две тугие черные косы ниспадали спереди на волпи из тончайшей, хорошо выделанной кожи оленя, под которой вырисовывалась форма соблазнительной груди. Он невольно залюбовался глядя на нее.
«Как же хороша дикарка, а!»
Она погладила его по лицу по голове.
- Айка, - ласково сказала она.
- Ваня, - растерянно прошептал Ерошкин.
- Айка, любить Ваня.
Ерошкин знал что, иногда останавливаясь в стойбищах, туземцы предлагают своих жен и дочерей одиноким путникам. Ему и самому не раз так предлагали, но будучи человеком цивилизованным он брезговал спать с аборигенками. Еще бы говорил сам себе Ерошкин:
«Вот как они моются, а? Натрутся растопленным китовым жиром, или разогретым тюленьим салом, а потом соскребают его с друг друга костяными скребками грязь и пот».
Перепревший пот и скисшее сало давали невероятный противный запах. Нужно было иметь немалую выдержку или вконец изголодаться без женского тела, чтобы лечь с такой красоткой. Но многие, прожив много лет среди туземцев брали местных себе в жены.
«Привыкли, одичали вот и не чуют» - говорил он.
Но от Айки шел приятный аромат яблочных семечек, горького миндаля и странный запах похожий на запах страниц из старых книг.
«Ах, хороша дикарка! – восхищался Ерошкин, - кому расскажу не поверют. Эх, сюда камеру для дагеротипии, какую он видел в одном научном журнале. Сделать фото показать друзьям. А то вон у того же Иван Матвеича приезжала полюбовница. Говорят из княжеских. Очень красивая. Он с ней несколько дней не выходил из дому. Понятное дело, чем занимались. Все чины и просто кто из приличных людей, по вечерам собирались в местном мужском клубе, молча пили от зависти. От нее, от зависти и несколько сор случилось в те вечера, аж до двух дуэлей дошло. Виданое ли дело в нашем забытом Богом углу. А эта дикарка ничуть не хуже Ольги, что к Иван Матвеичу приезжала. А хорошо бы было ее еще на карточку снять, голенькой. Да не просто голенькой, а в разных позах и видах. Как на французских карточках. Она же дикарка, все равно не поймет, что с ней делают. Потом показывал бы приятелям своим - они страсть, как бы обзавидовались. А если... - Ерошкин аж разомлел и вспотел, от пришедшей ему в голову мысли,- вот бы еще вложить бы ей свой пенис в рот и вот так бы на карточку снять. Как на карточке, что показывал ему бакалейщик Апполинарий Григорьевич. Фотокарточка из самого Нью-Йорху. Только вот снимать надо, как-то чуть далече, чтобы ее всю было видно ну и меня естественно. Для начала надо переспать с ней. Как бы ей сказать-то, что я не против ихнего обычая. Надо, надо было их язык немного поучить. А с другой стороны она меня и раздела, значит, желает меня. У меня-то он вона, какой большой, что ей бабе еще нужно»
Мысли снежным вихрем неслись в голове земского доктора, распаляя его желание и воображение.
Айка, словно прочитав его мысли, встала и одним движением сбросила с себя одежду из тонко выделанной оленей кожи. Ерошкин едва не поперхнулся от неожиданности. Айка была безумно хороша. Тело прекрасно сложено, стройное, гибкое, но не жилистое, с какой-то мягкостью; кожа ровная, бархатистая, словно великолепный французский велюр. Все в нем дышало естеством, прекрасной молодостью и трепетным желанием. Она медленно распустила длинные черные косы и сбросила волосы на большую красивейшую грудь. Острые коричневые соски озорно выглядывали между прядей локонов, приводя Ерошкина в возбуждение. Низ живота немного подрагивал от сладкого трепета.