Кухарка Зойка толстая баба пудов десять в весе, с большими, рыжеватыми, двухведёрными титьками была в некотором роде вынужденной пассией земского врача. Она хлопотала у него по хозяйству и была старше его на несколько лет. Он периодически спал с ней от безысходности. И она, почуяв себя на правах хозяйки, командовала им и понукала.
"Да-с, выгоню. Вечно от нее несет вареной олениной, да жареной рыбой, потом и скисшей капустой. Нет мочи терпеть. Да и в любови она как дрожжевая опара, лежит не шелохнется, знай, только телом своим колышется, а я ползаю на ней как вошь хромая. Вот давеча я подвыпил, думаю, дай французской любовью займусь с ней, добавлю изыску, может расстраститься. И что? Как завопит паровозом. Ты что, говорит, очумел пузырек микстурный, мне свою елду к моим губам прилаживаешь, ашо я твоей оглобли срамотной не испробовала. И так меня своей ручищей отходила, насилу уполз от нее окаянной. И какая может быть любовь после этого? А вот дикарочка вся горит от желания и в любви умела, где только ее научили? Заберу к себе, пусть живет, буду пользовать ее в свое удовольствие, нужды не знать. А потом если в Петербурх переведут, я ее Аполинарию Григорьевичу подарю. Ну не везти же ее, в самом деле, в собой в приличное обчество. А лучше нет. Я ее ему продам. А что? Дикарка высший сорт - мне деньги нужны будут..."
Но постепенно сопки теряли очертания, размывались, мысли путались, перескакивая с одного образа на другой, в полуприкрытых глазах Ерошкина помутнело, и он погрузился в сон.
Открыв глаза, он долго не мог понять, где находится, провёл взгляд на очаг, в котором горел огонь и потрескивали комки оленьего навоза. Увидев лежащую перед собой обнаженную девушку, вспомнил все. На ее плече выделялся кровавый подтек от укуса. Ему было страшно стыдно, что он вел себя как дикий зверь, неистово совокупляясь с этой прекрасной туземкой. Невозмутимый старик сидел напротив, казалось, он даже не изменил своего положения. Он увидел очнувшегося Ерошкина, тут же молча протянул ему уже знакомую костяную чашу.
- Пей Ваня, - сказал он хриплым, каркающим голосом.
Ерошкин осушил чашу. Снова внутри все ожгло, как и в первый раз. Проснувшаяся Айка открыла глаза, сладко потянулась, словно довольная кошка на теплой печке и протянула к нему руки.
- Иди ко мне, Айка очень любить Ваню.
Ерошкину хоть и было стыдно, но наклонился к ней и подставил ей свои губы. Девушка обвила его шею руками и повалила его на шкуры. Им опять овладело страстное желание, с которым не было никаких сил совладать.
- Айка очень любить Ваня, - беспрестанно повторяла она и ласкала его руками.
Ерошин блаженно лежал на спине, широко раскинув руки полностью отдавшись воле прекрасной девушки. Она сначала тщательно смочила слюной ствол пениса, несколько раз погрузив его глубоко в рот. Каждый раз, вытаскивая головку из плотно сжатых губ, она сильно тянула его у основания, раздавался громкий щелчок, и она обратно прикладывала его к теплому языку, чтобы снова погрузить его глубоко в горло.
«Ах, ты ж, мать родная, хорошо-то как, - подумал Ерошкин, - сосет, как малый телок сосет вымя матки своей».
Айка выгнулась, сладострастно закрыв глаза, оседлала его, направив разгоряченный член себе между ног. Чуть помедлила, чтобы мужчина почувствовал ее пульсирующее тепло внутри себя и начала медленно двигаться вверх вниз. Осаживаясь, она поглубже наседала на него, а поднимаясь вверх плотно сжимала, всей силой внутренних мышц, словно выдаивала его. Опять в голове зазвучал ритм.
Бам-бам, бам-бам…
Айка взяла из рук старика чашу с теплым маслом, настоянным на травах тундры, и стала лить его себе на грудь, оно стекало по ее животу на пах Ерошкина. Как только девушка почувствовала, что масло достигло кожи промежности бедер, и они стали легко скользить по телу лежащего под ней мужчины - ускорилась. Она неистово извивалась, двигая бедрами и громко стонала. Ее грудь блестящая от масла подпрыгивала в такт тела, высоко подлетая, заостренные соски описывали дугу и груди опадали, сталкиваясь друг, с другом издавая при этом звучный шлепок. Это приводило Ерошкина в странное звериное безумие. Он хватал их руками, безжалостно мял, скользя ладонями, подхватывал их у основания, шлепал их друг об друга, бил ими себя по лицу, по губами, по языку; и каждый раз корчился от скручивающего тело наслаждения, когда Айка поднималась вверх, сильно сжав внутренними мышцами его член. Наконец Айка вскрикнула, затрепетала, задрожала и очень сильно сжала пенис Ерошкина. Он согнулся пополам и извергся в нее долгой продолжительной струей. Девушка впилась, до крови в его грудь ногтями. Они, как и в прошлый раз повалились в беспамятстве на шкуры.