– Это может как-то помешать нашей дружбе? – Джош лукаво улыбается.
В ответ внимательно смотрю ему прямо в глаза.
Джошуа смеется, но затем задумчиво пожимает плечами:
– Не знаю. Есть что-то… поэтическое в этом времени года. И я же не говорю, что ко мне пришло духовное озарение. Да вообще, мне кажется, что в этом нет ничего особенного. Просто захотелось все как следует обдумать.
– Конечно, в этом нет ничего такого. Мои родители – католики, но никогда не ходят на мессу. Я даже не знаю, верят ли они в Бога. Но при этом каждый год ставят рождественскую елку, которая дарит нам всем ощущение покоя и счастья. В традициях на самом деле есть что-то хорошее.
– А ты веришь в Бога? – спрашивает Джош.
Его прямота почему-то не удивляет меня. Мы как раз подошли к громаде Нотр-Дама, отражение которого мерцает в темных водах реки, что протекает рядом. Какое-то время я смотрю на собор и только потом отвечаю:
– Я не знаю, во что верю. Меня можно считать агностиком. И одновременно свидетелем рождественской елки…
– Мне нравится твой подход. – Джош улыбается.
– А ты атеист, празднующий Йом-Кипур, – улыбаюсь я в ответ.
– Так и есть, – легко соглашается Джошуа.
Я никогда раньше не вела разговор на такую деликатную тему. Мы переходим по мосту к Нотр-Даму, величественному собору, построенному на острове Сите, большем из двух островов реки Сены, в самом центре Парижа.
– У меня вопрос, – говорит после непродолжительного молчания Джош. – Но не знаю, как задать его.
– Уверена, ты отлично справишься, – подбадриваю я, жалея, что не могу его шутливо подтолкнуть.
Повисает напряженная пауза, пока парень подыскивает слова.
– Курт – аутист? – Наконец решается он.
У меня внутри все сжимается. Но я щажу Джошуа, как и он только что пощадил мое собственное невежество.
– Да, – прямо говорю я. – У него то, что в «Диагностическом и статистическом справочнике по психическим расстройствам» раньше называли синдромом Аспергера, а теперь высокофункциональным аутизмом. На самом деле это одно и то же. Но это не заболевание в привычном нам смысле этого слова, оно не требует лечения. Просто его мозг работает немного иначе, чем у других. Вот и все.
Джош указывает на скамью в небольшом парке, разбитом рядом с Нотр-Дамом, я согласно киваю и направляюсь к ней. Мы садимся на незначительном расстоянии друг от друга.
– И как же работает его мозг?
– Ну… – Я протяжно вздыхаю. – Он чересчур умный и педантичный. Так что сарказм и метафоры – не его сильные стороны.
Джош кивает:
– Что еще?
– Курт плохо распознает выражения лиц, – пускаюсь я в объяснения. – Но очень хочет этому научиться, поэтому сейчас у него выходит лучше, чем раньше. Иногда он забывает, что нужно смотреть в глаза собеседнику и хотя бы время от времени улыбаться. Вернее, он улыбается, но только тогда, когда ему действительно весело. В отличие от нас.
Мое объяснение немного сбивчивое, потому что мне все еще не верится, что я вот так просто сижу на скамейке в парке – и не на территории школы, а в самом обычном городском парке, – а рядом со мной Джош Уассирштейн.
– То есть он просто честный, – подытоживает Джошуа.
– Да, честный, даже тогда, когда нужно было бы немного приврать. – Я смеюсь, но смех тут же обрывается: мне не хочется, чтобы Джош неверно истолковал мои слова. – Но не стоит воспринимать его честность как грубость. Каждый раз, когда Курт осознает, что обидел кого-то, он сильно расстраивается.
– Знаешь, это так по-французски – бояться задеть чьи-то чувства, а улыбаться только искренне. Американцы улыбаются по любому поводу и кому угодно, – говорит Джош, и в его голосе мне слышится… сожаление.
– Ты не такой, – произношу я, не сумев сдержаться.
Джош выглядит ошеломленным. Ему требуется время, чтобы собраться с мыслями.
– Да, мне говорили, что я плохо… умею справляться со своими чувствами, – вздыхает он.
– Знаю. – Я мешкаю. – Но это-то мне в тебе и нравится.
Он в удивлении приподнимает брови:
– Правда?
Я опускаю взгляд на скамейку. Каким-то образом расстояние между нами постепенно сокращается.
– Разве твоя улыбка не отражает веселье? – спрашиваю я. – Я знаю, что она искренняя. Ты улыбаешься не для того, чтобы я… – я качаю головой, и мои волосы подскакивают в такт движению, – или кто-то другой почувствовал себя лучше. Ты не будешь льстить кому-то или смеяться над чепухой. И не будешь молчать, если тебя что-то возмущает.
– Да. – Губы Джошуа медленно расплываются в улыбке.
– Вот именно об этом я и говорила. – Я с облегчением смеюсь.