Но удача отвернулась от меня. Мой муж вдруг пришел в себя и поднялся на ноги. Как мне показалось, поначалу он даже не знал, что предпринять в первую очередь — убить меня либо броситься тушить пожар, поскольку к тому времени уже занялись занавески. А потом огонь переметнулся на старые деревянные панели, и из-за дыма нам пришлось выбежать наружу. Муж лишь тогда и заметил, что череп со стола исчез, вот только ему уже было не до расспросов, потому что в нашу сторону неслась толпа деревенских жителей, и некоторые с оружием в руках. И среди них был и мой порочный сын. В те дни в Айлсфорде еще существовала должность сельского стражника, и Нарбондо явился к нему и донес, что его отчим — вивисектор, да к тому же убийца его брата Эдварда. Мое присутствие возле лаборатории его заметно удивило, а уж пожар и вовсе поверг в ужас. Правда, я-то знала, о чем он жалел, и была только рада лишить его этого и увидеть отчаяние на его лице. Он дал отчиму возможность завершить свою мерзкую работу, а потом предал его, намереваясь завладеть черепом. И вот теперь он не достался ни одному из них.
Моего мужа уволокли прочь, и найденного под обугленным полом лаборатории оказалось вполне достаточно, чтобы вздернуть его. Вдобавок на суде Мэри Истман присягнула — несомненно, по наущению Нарбондо и к своему нескончаемому стыду, — что видела своими глазами, как мой муж убил Эдварда, так что его судьба была предрешена дважды. Меня же ни в чем не обвинили. Для местных я давно превратилась в объект жалости, и когда все узнали, что мне удалось оглушить собственного мужа и поджечь лабораторию, я и вовсе стала едва ли не героиней.
Вскоре после этих событий Нарбондо исчез из Айлсфорда, и больше сюда не возвращался. Здесь его ничто не интересовало, а для нечестивых деяний сцена требовалась пошире. Я знаю, он искал череп среди руин лаборатории, поскольку там обнаружили несколько других черепов разной степени отделки и обугливания. Теперь-то я думаю, что Нарбондо все же подозревал меня в утаивании этой вещи, хотя никогда и не обвинял меня в этом. Возможно, опасался, что Мэри Истман все-таки выступит против него, если мне будет причинен какой-то вред. Тем не менее он нашел тетрадку моего мужа и похитил ее, хотя к тому времени я перечитала записи по нескольку раз и узнала тайну черепа Эдварда. Конечно же, я подобрала его там, где он упал, у речки. Вскоре в запертом сарае обнаружили останки моего сына, и я похоронила их на кладбище, а череп все эти тридцать лет находился у меня. Я великое множество раз общалась с духом Эдварда, профессор.
Матушка Ласвелл умолкла, и Сент-Ив понял, что она плачет. Кракен участливо взял ее за плечо, и женщина благодарно накрыла его руку ладонью.
— Вы общались с его духом? — немного подождав, переспросил Лэнгдон. — В буквальном смысле?
— Именно так, — подтвердила хозяйка. — Ночами, когда над полем вставал туман, я проецировала его… черты, если вам угодно, прямо на дымку, и он появлялся в своем предсмертном обличье, мальчиком. И даже с некоторым подобием жизни — по крайней мере, он двигался. Он явно понимал, что я где-то поблизости, хотя вряд ли меня видел — уж точно не в том смысле, как я сейчас вижу вас перед собой. Говорить мой сын, конечно же, не мог, но по лицу его было видно, что он страдает, и меня неизменно терзал страх, что именно мои призывы и являются причиной его мук. Я целиком и полностью отдавала себе отчет, что совершаю нечто порочное. И чтобы хоть как-то сохранять здравый рассудок, употребляла настойку опия, хотя наркотик лишь обострял мою тоску, так что вскоре порочность моя, по сути, только удвоилась. Стремление поддерживать жизнь в мертвом — это затянувшееся самоубийство, понимаете? Я всегда знала, что обязана похоронить моего Эдварда, и с помощью Уильяма в конце концов сделала это.
Кракен сидел, уставившись на стол, и молча кивал. Затем произнес:
— Около года назад, сэр, в середине июля. Мы пришли на кладбище, и при содействии сторожа похоронили череп вместе с телом мальчика.