Значительную часть своей жизни Матушка Ласвелл провела в баталиях с промышленными загрязнениями и шумом, но всегда в душе опасалась, что ей под силу противостоять лишь отдельным проявлениям всех этих ужасающих технологий, которые вскоре поглотят землю, подобно всемирному потопу. Любой визит в Лондон воспринимался ею как иллюстрация тщетности затраченных усилий, поэтому-то она редко выбиралась из Айлсфорда. Ферму «Грядущее» Матушка считала эдаким ковчегом, качающимся на волнах хаоса, а себя — порой — Ноем, причем дряхлым и изнуренным в борьбе со стихией. «Не диво, что строитель ковчега в конце концов превратился в алкоголика», — размышляла она.
Внезапно мысли ее обратились к Биллу Кракену — человеку, несомненно, хорошему, верному и неизменному, как Полярная звезда. Пускай даже и увлеченному довольно-таки странными идеями. Матушка Ласвелл пожалела, что утром не оставила ему записки. И хоть читать Кракен все равно не умел, отсутствие послания наверняка его ужасно расстроило. Вот только Билла ее дело не касается совершенно — а это, увы, выше его понимания. Неудачу потерпела она, и только она, так что ей и разбираться. Это из-за нее все началось — потому в отвечать ей, и именно она вернет домой останки своего мальчика Эдварда. К тому же мысль, что Билл, оказывая ей помощь, может угодить в беду, была для нее невыносима.
Разговор с профессором воскресил в ней скорбные воспоминания, которые все эти долгие годы она старательно скрывала даже от самой себя. После того как Сент-Ив откланялся, она в течение долгих томительных часов лежала на кровати, боясь смежить веки, чтобы сон не воплотил давным-давно погребенные картины прошлого в живые образы. Но к утру все-таки задремала — только для того, чтобы погрузиться в кошмар.
Во сне Матушка Ласвелл встала с кровати и вышла из дому в ветреную ночь. Ее повлекло на залитый лунным светом луг, за которым темнел лес, некогда укрывавший лабораторию ее мужа. Женщина перебралась по перелазу через невысокую ограду и двинулась по пастбищу, намереваясь забрать череп своего любимого Эдварда. Вдруг она увидела, что путь ей преграждает высокая стена из черного камня. Когда Матушка Ласвелл к ней приблизилась, в стене распахнулась арочная дверь и в ее проеме на фоне мерцающего оранжевого зарева на мгновение вырисовалась силуэтом некая фигура в капюшоне — скорее тень, нежели нечто вещественное. Ветер принес запах скошенной травы и звон тысяч маленьких колокольчиков. Фигура поманила ее, а затем, будто черный дым, поднялась в ночь и сгинула среди ветвей деревьев.
Несмотря на возрастающий страх, женщина, словно влекомая злой волей, шагнула к двери, за которой глазам ее предстала ведущая вниз лестница. Темный спуск освещался далеким подрагивающим пламенем преисподней, и из адских глубин доносились голоса — шепот, вопли, приступы безумного смеха, пронизанное невыразимой печалью навязчивое бормотание, проклятья и стоны. Черный ужас сковал Матушке грудь, но она медленно зашагала по каменным ступенькам. Вдруг внизу выросла тень — что-то или кто-то поднималось ей навстречу. Матушка Ласвелл вспомнила поманившую ее фигуру в дверях — но нет, это оказалась не она, по крайней мере не в прежнем обличье. Теперь перед ней предстал черный козел, древний, как гробница, со сверкающими глазами и свалявшейся шерстью, воняющий плесенью, гнилью и серой. И тогда она развернулась и бросилась бежать. За спиной послышался стук раздвоенных копыт — тварь пустилась в погоню. Боясь даже оглянуться, женщина промчалась по лестнице и выскочила на пастбище; сильный ветер, толкая ее в спину, погнал прочь от стены. Дверь с зловещим скрипом захлопнулась, словно выталкивая ее из сна. И Матушка очнулась. Сердце ее отчаянно колотилось, звуки и образы ужасного видения вертелись перед глазами.
Придя в себя, Матушка Ласвелл встала, разбудила Симонида, мальчика из прислуги, и велела немедленно отвезти ее в двуколке на станцию. Она успевала на первый поезд в Лондон. Выбор пал на Симонида, поскольку тот никогда ни о чем ее не расспрашивал, в отличие от Билла Кракена, который не только задал бы массу вопросов, но еще и ответил бы на них. А она не могла допустить, чтобы ей помешали. Однако теперь, прямо посреди моста, Матушка порадовалась, что кто-то переживает за нее, что еще одно человеческое создание на этой огромной переполненной планете всей душой разделяет ее горести.
Если она все-таки справится со своей задачей и вернется в Айлсфорд, то непременно выйдет замуж за Билла — при условии, конечно, что к тому времени у него еще останется такое желание. Мысль эта пришла ей в голову мгновение назад, после воспоминаний о приснившемся кошмаре. Матушка Ласвелл уже дважды отказывала Биллу, отговариваясь, что она слишком стара и давно привыкла жить в одиночестве, да и в браке ей всегда не везло. В общем, сыпала этими и прочими подобными оправданиями, правда, с тем же успехом она могла вразумлять Неда Лудда, мула с фермы. Ее слова достигали ушей Билла — а Бог свидетель, они у него весьма чуткие, — но вот внутри определенно не задерживались. Проносились через его голову, словно гонимые ветром осенние листья, и вылетали с другой стороны. Теперь эта мысль вызвала у женщины улыбку. Билл Кракен стал кормчим «Грядущего», словно и был рожден для этой роли, а сама ферма долгие годы дожидалась только его. Если уж ей суждено спуститься в ад, подумалось Матушке Ласвелл, то подле себя она готова видеть лишь Билла Кракена, и никого больше. Как все-таки низко она поступила, оставив его этим утром в неведении!