Вдруг ее сильно толкнули — два каких-то чванливых юнца спешили в направлении Паддинг-лейн, — и мысли разлетелись перепуганными воробьями. Мост остался позади, и она наконец-то нырнула в относительную прохладу улицы. Грандиозный поток людей растворялся в гигантском городе, словно река в море. Матушка Ласвелл выбралась из толпы пешеходов и на минутку замерла, пытаясь уловить внутри собственного разума особые, ни с чем не сравнимые звуки, имевшие совершенно иную природу, нежели шум улицы. Она ощутила присутствие Эдварда, тихонько прокравшегося в ее сознание, видимо, еще на мосту, и даже слышала голос сына, тихий, как шепот из-за закрытой двери, и бесконечно далекий. Однако Матушке стало ясно, что призрак ее несчастного дитяти находится неподалеку и что ему известно — она рядом.
Затем Матушка Ласвелл решительно двинулась дальше, в направлении сверкающей в лучах солнца позолоченной верхушки монумента в память о Великом лондонском пожаре.
Женщина купила пирожок с мясом у весьма жалкого на вид уличного мальчишки, облаченного в пальто размера на два больше требуемого и явно нестерпимо жаркого. Да только куда девать бедняге ценную одежду, если руки заняты — ясно, что нести ее на плечах! Продавец был примерно одного возраста с Эдвардом, когда тот…
Матушка вручила мальчику две кроны и отошла, оставив на тротуаре одуревшего от счастья маленького торговца и жалея одновременно, что не дала больше и что вот так запросто поддалась сентиментальному порыву. Жуя отвратительный пирожок, хрящей в котором оказалось куда больше, чем мяса, женщина двинулась дальше. Колокола церкви Святого Климента принялись отбивать песенку об апельсинах и лимонах[21], и Матушка Ласвелл внезапно вспомнила, что самого святого бросили в море с привязанным к шее якорем. «Что ж, — философски рассудила она, — бывают вещи и похуже, чем визит Харриет Ласвелл в Лондон». И осадила себя, поскольку сейчас скорее стоило поглядывать по сторонам, нежели заглядывать в глубины сознания.
— Кто умеет веселиться, тот горя не боится, — произнесла она вслух поговорку и взяла курс на Лайм-стрит, где подле таверны «Корабль» проживала ее старинная подруга Мейбл Морнингстар. Мысль о таверне подсказала Матушке Ласвелл, что неплохо бы поскорее освежиться — пожалуй, кружечка пива будет самое то, — дабы восстановить естественную текучесть крови, сейчас основательно сгущенной нещадно палящим солнцем.
За очередным углом взору ее наконец-то предстал пункт назначения, а на тротуаре за входом в таверну — и сама Мейбл, облаченная в мантию Звездного Небосвода. Когда-то Матушка Ласвелл подарила подруге этот ритуальный наряд, и в нем едва ли следовало выходить на улицу. Столетия три назад за подобный поступок Мейбл как ведьму запросто сожгли бы на площади Смитфилда.
«Да она знала, что я приду», — внезапно осенило Матушку Ласвелл, и словно легкий ветерок овеял ее вспотевшее лицо. Ей отчаянно требовалась помощь Мейбл, и подруга, уловив ее безмолвный призыв, даже нарядилась в ожидании.
— Выглядишь ты неважно, Харриет, — вместо приветствия объявила Мейбл, — прямо как сосиска на горячей сковородке. По моему жилищу сейчас гуляет легкий сквознячок, и еще у меня найдется, чем промочить горло — славный шанди[22], если сей непритязательный напиток отвечает твоему вкусу. Идем наверх?
— Ах, лучше и не придумать, — отозвалась Матушка Ласвелл. — У меня внутри словно пустыня.
Она проследовала за подругой во входную дверь с небольшой вывеской, гласившей: «Предсказание судьбы. Ясновидение. Некромантия. Поиски потерянного». Подшучивая друг над другом, женщины поднялись по темной узкой лесенке, уходившей, казалось, прямо в небеса, свернули в освещенный газовыми лампами длиннющий коридор с дверьми по обеим сторонам и наконец оказались у подножия еще одной лестницы. Матушка Ласвелл остановилась перевести дыхание.
21
Имеется в виду популярная в англоязычном мире детская песенка, в которой упоминается церковь Святого Климента.