– Нет, как положено, на кладбище, на том берегу…
– А надо было здесь, под ивами, для кладбища он неподходящий богатырь, велик он, тесно ему…
Он оглядывает простор, камыши, воду – и вдруг видит табун коней, взметнувшихся неподалеку от него…
– А что за лошади это?
– Это чечен один, на том острове, табун держит, а сюда они попастись переходят, – говорит Надя.
К болоту подходят кони, гривами машут.
Он смотрит на коней с шалыми гривами.
Вдруг за камышами всадники в латах взвиваются, с перьями на шлемах. Кольчуги, колчаны, легкое тюркское вооружение кочевников.
Брат и сестра смотрят завороженно. Прячутся в высокой траве.
Скачут хазарские всадники.
– Плохие известия, великий каган. Варяги идут по Итилю с севера и тьма людей без лиц с востока. Плохие предзнаменования. Ворон мой не взлетает. Меч мой отяжелел…
– Пока твой меч не будет порхать, как ворон, сердце твое будет мягче свинца от страха. Горе – встретить испытания, трепеща, как женщина…
Надя:
– Откуда они? Саш, это ты опять делаешь?
– Не знаю… Странное место тут, времени через край – сами они выплескиваются…
Всадники исчезают, только черный ворон, вышелушившись вдруг из клубка перьев, возникает в небе, парит, вскрикивает сухо, делает мах – и исчезает.
Саша смотрит на сестру.
– Я пойду, Надя.
– Прощай, Сашенька.
– Не прощай надо говорить, а до свидания. Час-то какой? Уж солнце садится. Долгонько мы с тобой путешествовали… А меня, вишь, на берегу мужик дожидается. Федька зовут. Валин жених.
– Ну, кланяйся, а я пойду…
– Саша! Мать твою! – нетерпеливо кричит Федька.
– Загулялся я, Федя, нельзя мне раньше было, отца надо было повидать…
– Отца? – Федьке как будто и странно, он, может, и слышал, что родители Саши и Вали умерли, но ему не до этого. – Ты погляди! – тащит он Сашку куда-то по берегу. Хватает охапку травы, мнет ее. – Чуешь?
– Дурная трава.
– То-то и оно, брат! То-то и оно! Вот куда мы в другой раз за урожаем-то приедем! Понимаешь?… А не понимаешь – и ладно. Ты фуфайку накинь, сейчас на реке прохладно, а мы к морю пойдем, там и вовсе – задует моряна – насквозь.
В лодке уже все готово для лова. Две канистры топлива стоят, канистра с водой, ящик какой-то железный, крюк, багор лежит, сети припрятаны, еда тоже куда-то спрятана, Федька хлеб жует. На нем толстый брезентовый плащ.
– Хлебушка хочешь?
– Не, не хочу. Днем сестра накормила.
– Смотри, потом не до еды будет…
– Не…
– Ну, тогда с богом: поехали! – И Федька с духом дергает стартер мотора. Лодку мигом выносит на середину Волги, и она красиво идет по ней, оставляя по борту нежно-лиловый отрез воды.
XV
Некоторое время молча сидят: Федька – крепко держа рукоятку газа, Саша – посреди лодки, спиной к ветру. А мимо деревеньки летят, ивы, стога, луга. Родина летит. И хорошо отчего-то.
– Эх, Саня, рассказать бы тебе, как бывало… Как почуешь этот ветер в лицо, сразу стакан хлопнешь – а дальше – мама не горюй! Беспечно жили, брат…
Саше нечего ответить – он молчит.
Но Федька еще не исчерпал восторга:
– Мотор – вишь, какой у меня? Не смотри, что старый. «Ямаха», сорок лошадей… Годная вещь… От тока порулить не проси – этот нас враз перекувырнет. Норовист! Бывало, от ментов уходили – без вопроса. Те на «вихряйках» раздолбанных – а тут сам понимаешь… Зверь! Как на паровозе их объезжали, да с полным ящиком икры, вон, на котором ты сидишь, понял?…
Саша молчит, не знает, что отвечать.
– Ты что все молчишь-то? – раздраженно спрашивает Федька. – Днем ушел – прока никакого, щас молчит – тоже, товарищ!
– Я той жизни не знал, ничем не могу за тебя порадоваться… – произносит Саша.
Федька, по лицу видно, хотел обидеться, да передумал:
– А может, и молчи. Наше дело тихое. Сейчас на раскаты выйдем – ни зву-ка. Ни курить – ни-ни. Сетку будем ставить – уключина чтоб не скрипнула…
Лодка идет уж не между островов, а среди тростников, по большим просторам воды идет. И внезапно в гуще тростника остро тянет какая-то птица, и Саша, сложив по-своему руки, вдруг так же громко отвечает ей.
– Ты что? – вполголоса уже, тихо, набрасывается на него Федька. – Одурел совсем?
– Так ведь зовет…
– И что говорит? – без иронии, но как-то недоверчиво спрашивает Федька.
– Говорит: «Полнится горло восходящей луною…»
– Так прямо и говорит?
– Ну да. Примерно так…
– А ты что отвечаешь?
– Ну, соглашаюсь… Луна-то какая…
– Это вы, значит, о луне поговорили?
– Так примерно.
– Слушай, – придвигается к нему Федька, – а ты – не того?
– «Того», «не того», – как-то сухо отрезает Саша. – Сто раз спрашивали. А вот ты – «того»?
Этот вопрос Федька пропускает без внимания.
– А чё они говорят? – с хитрым любопытством спрашивает Федька. – Могут они, как собаки, людям служить? Предупредить там… А?
Саша молчит.
– Ну, что молчишь?
– Не будут они вам служить. Птицы – не собаки. Они говорят как поэты. Раньше поэты разговаривали с птицами… Теперь и поэты не могут…
– Ладно, ладно, – понижает голос Федька. – Луна всходит, цапля твоя права. А мы сейчас моторчик заглушим, поглядим, что у нас получится…
Он глушит и поднимает мотор, осторожно, почти беззвучно, достает весла, вставляет в уключины и вынимает откуда-то сеть.
– Так, – говорит. – Ты потихонечку ее трави, а я погребу…
Саша начинает стравливать сеть в воду, Федька гребет, и в законченном виде это получается красивая, каплевидной формы петля, стянутая у кормы лодки. Федька сушит весла, пробирается на корму и начинает собирать невод.
– Значит, так: я подтяну невод, и там, в конце, будет рыба. Ты, значит, берешь этот крюк… – На мешковине лежит острый стальной крюк, похожий на орудие убийства. – Берешь крюк, багришь его, вонзаешь крюк в спину и забрасываешь внутрь лодки…
– Федь, – начинает Саша.
– Что хочешь сказать? Что у тебя багрить не получится? А невод собрать у тебя лучше, что ли, получится? Знаешь, ты уж что-нибудь выбирай, а то какой ты мне помощник?
– Федя, – говорит Саша, – в таком деле помощи от меня нету…
– Ладно, – яростным шепотом говорит Федька, – неча болтать. Бери, значит, невод. Бери. И собирай обеими руками так, чтобы потом распустить можно было. Так, так. Понял? Давай.
Саша собирает невод. И вот он уж почти совсем собрался, а рыбы все нет.
– Да где ж она? – удивляется Федька. – Такое было улово! Или правда химией всю потравили, сволочи?
– Стоп, да вот же он… Э-э, недоросток, костеря… Сойдет… Ну-ка давай его сюда… Мне-то поудобней…
Федька вонзает крюк в спину первого осетра, переваливает его в лодку. Тяжело ему. Он на Сашку шипит зло:
– Ты что сомлел? Сеть-то подтягивай!
Сашка тянет сеть, появляется второй осетр, Федька опять всаживает ему острый стальной крюк позади головы, переваливает в лодку.
Сашка смотрит, как рыба своим ртом-трубкой хватает воздух, ожигает красные жабры. Что-то есть в этих пойманных осетрах от смертельно раненных людей, которые еще дышат, но уже осознают, что все – рана смертельна, не выкарабкаться…
– Тяни! – шипит Федька.
Саша будто и не слышит его. Говорит:
– Федь, а чего мы рыбу губим?
– А что, жалко?
– Нет, скучно как-то. Тошно.
– А жрать не тошно тебе? Завтра деньги ёк – что делать станем? Валька одна нас, двоих мужиков, не прокормит.
Саша молчит.
Федька еще одного осетра бросает в лодку.
– Все, кажись. Немного ж мы взяли. В старые-то годы – о-о!- тут одним неводом можно было весь банк взять. А это что? Обловили все море-то.
Выбирает невод.
– Да ты не сиди как вяленый, ты ее на крюк – и в нос, чего она будет под ногами у нас трепыхаться, что ли? И мешками укрой…