За что, в итоге, получил выговор не только от Дэйна, но и, как ни странно, от Рэйя.
— Тляшки-букашки! Нам зрелищность нужна, динамика, движение, напряжение, боевой духом Тигрискис, вместо Вилкиса. А ты как на него рыкнешь, так он вообще Шушаркисом становится, и еле лапками машет. Вил должен быть уверен, в своей неотразимости, а кому еще его в этом убеждать, как ни тебе? Потому что, если он будет в этом не уверен сам, как сможет убедить зрителей?
То, что при этом Рэй ни разу не предложил своей помощи в поднятии самооценки у Вилайди, убедило Эйна в том, что этот скользкий тип говорит абсолютно серьезно. И он проникся…
Танец получился великолепным, это был просто целый спектакль, впрочем, как обычно.
Вокруг достаточно высоко приподнятой круглой сцены, имитирующей стол в одной из забегаловок Космопорта, на небольшом расстоянии выстроенные каре стулья, на них сидят участники подтанцовки солистам… Все парни лишь в одних свободных штанах, босиком, с обнаженными, прокачанными и гибкими торсами. Зрелище не для слабонервных, — как определила Сабина, приглашенная на генеральную репетицию, и поедающая парней глазами, ведь среди них был ее молодой муж.
И тут на возвышении появляется Рэйни и начинает свой надломленный танец, словно для себя, постепенно оттаивая, и распрямляясь, заряжаясь положительной энергетикой, тугой спиралью раскручивающейся изнутри… Понуро сидящие по своим местам парни, попарно встают, сначала с одного угла, потом, с другого, подходят ближе, начинают улавливать ритм, пытаются сымитировать какие-то движения, выстраивая собственный рисунок. Затем поднимаются следующие и тоже включаются в геометрически выстроенный сюжет, вокруг круглой сцены уже не четырехугольник, в восьмигранник, затем их становится шестнадцать, и в результате они образуют еще один круг вокруг стола-сцены. Они — как будто зрители, которых постепенно заводит ритм танца, также, как он должен будет захватить и госпожей, вырвав их внимание от продолжающихся послесоветных споров и пересказов свежих сплетен.
Парень на столе все больше и больше оживляется, с появлением зрителей, но тут у него появляется соперник. Вил тоже вспрыгивает на сцену, и парни на мгновение замирают друг напротив друга, затем обходят по большой дуге, почти по самому краю, глядя друг другу в глаза, как два хищника, перед дракой. И вот Вилайди начинает собственную композицию, и народ из подтанцовки оживляется, начинает подражать. Рэйни это все, конечно, очень не нравится, хотя сам вызов он принимает с удовольствием, ведь дух соперничества в своих мужчинах женщинам Венги так и не удалось искоренить.
Так и продолжается этот танец, когда восторг зрителей переходит то к одному, то к другому, а, под самый конец, солисты танцуют вместе, двигаясь идеально слаженно, синхронно, зеркальным отражением друг друга. А внизу все вставшие со своих мест "зрители", плотным кольцом окружившие сцену, тоже с воодушевлением подходят к кульминации действия выраженной жестикуляцией вскинутых рук, играющих мускулами под обнаженной кожей торсов, то согнутыми покорно спинами, то гордо вздернутыми подбородками… И этот круговорот радости, бесшабашности, страсти, сменивший их уныние поздним вечером так похож на саму жизнь, на безумные качели побед и поражений, что просто дух захватывало.
В день своего рождения Эйн привычно проснулся от собственного крика. Открыл глаза и увидел над собой испуганного Вилайди, трясущего его за плечи уже несколько минут, пытаясь разбудить.
— Уф, Верхний, если каждый первый чэйровень ты будешь будить меня подобным образом, я возненавижу твой день рождение примерно так же, как и ты.
— Прости, котенок, я не специально…
— Я знаю. Но это ненормально, Верхний! — последние месяцы Эйн очень пытался приучить звать себя по имени, аргументируя это тем, что он, конечно, в восторге от столь четкой расстановки статусов, но Вилайди уже состоявшийся парень, поэтому будет лучше, если при посторонних они не будут столь явно афишировать свои отношения. Вил старался изо всех сил, но в минуты сильного волнения все равно забывался.
А как тут не волноваться, когда вот уже второе день рождение Эйн кричит и мечется по кровати, и, главное, не разбудить его ни как, чтобы прекратить этот кошмар. В первый раз Вил пытался окольными путями и прямыми дорогами узнать, что же с ним такое делали, чтобы закрепился такой странный эффект. Но Верхний, который даже, как-то раз, под кальян правда, ударился в воспоминания об искусстве госпожи Эйлиорин, захлопнулся, как устрица в раковине, и только заладил: "Прости меня, малек, я не специально..". Ну вот и сейчас все снова по новой.
Госпожа Айрин вчера вечером предлагала ночь с ней провести, а Верхний, старательно отводя глаза в сторону, запинаясь и подбирая слова пытался ей объяснить, что эта ночь ему ну никак не подходит, а вот следующая — вполне. Но, похоже, его теперь не скоро пригласят снова. Что-то они с госпожой последнее время в каких-то странных натянутых отношениях. Вроде и не поругались, но напряжение между ними, тугое, как капроновая нить.
Эйн, захватив одной рукой своего задумчивого котенка, подмял его под себя и начал целовать, нежно, ласково. Чтобы тот только не мурлыкал… Котенок… Его сладкий котенок. Как бы он жил без него?
А теперь, после душа, надо посетить еще одного человека, без которого его жизнь вообще скоро уже должна была бы оборваться. Двадцать семь лет, из них последние десять, каждое утро собственного дня рождения его встречает кошмаром и он просыпается в холодном поту, когда на улице во всю светят солнца. Мать приучала его к этому постепенно, лет с четырнадцати. В семнадцать рефлекс закрепился. В тридцать все должно было бы закончится, но, благодаря встрече с удивительной девушкой, ему удастся прожить несколько больше. Если повезет, то раза в два. Мужчин старше семидесяти даже с диким напряжением памяти вспомнить не удалось, кому они нужны? К этому возрасту начинает заметно портится последнее ценное в спецах — мозг. Руки сдают гораздо раньше, но пока нормально работают мозг и память, еще можно использовать как наставников для детей. А потом — только проблемы. Интересно, что у него особенно ценное для сестры?
Постучавшись, как приличный, а, вернее, как виноватый, зашел и сразу наткнулся на демонстративно, только что, специально для него сооруженную компзицию — Айрин, обнимающая Дэйниша. Лицо друга сигнализировало, о том, как ему происходящее не нравится. А, это как раз и означало, что композиция была собрана принудительным методом. Ладно. Госпожа — женщина, которой вчера отказали. Имеет право на маленькую месть.
— Дэйниш, выйди, пожалуйста…
— Дэйн, останься! Пока еще приказываю здесь я!
Не маленькая месть… Хорошо, будем унижаться при Дэйнише.
Эйнри, низко опустив голову, дошел до кровати и опустился перед Айрин на колени. Преданно заглянул своей женщине в глаза, пытаясь найти там любовь и прощение. Не нашел. Его госпожа была очень рассержена, и смотрела на него сверлящим душу взглядом. Что ж… Двадцать семь. С днем рождения…
Эйн встал, грустно посмотрел на друга, и вышел из комнаты. Но, через минуту, без стука, влетел испуганный Вилайди.
— Верхний у вас?!
— Нет уже, — презрительно бросила Айрин.
— Да? Странно, он же шел к вам извиняться… Объяснить про вчерашнее..
— Он попытался, но наша госпожа была настолько погружена в собственные переживания, — злобно съехидничал Дэйн, которого задело и бессмысленное унижение друга и то, что любимые опять поругались.
Вилайди застыл в дверях, переваривая услышанное. Верхний минут десять готовился морально, прежде чем решился пойти. Наверняка еще постоял, прежде чем постучать… И его просто отказались выслушать?!
— Он кричит во сне… Каждую ночь, в свой день рождение, он кричит так, что я пугаюсь! И его не разбудить… Я трясу его, трясу, он мечется в моих руках, кричит и не просыпается. Это… Очень страшно. Он не хотел, чтобы вы…