Анна Дубчак
Айсберг
Это перламутровое, узкое и изящное имя Илья ну никак не подходило Аркашину. Потому что он был пухлый, румяный, лысоватый и очень смешной. Появился он в тихом российском городке С. совсем недавно и занимал теперь крохотную двухкомнатную квартиру с балконом и подвальчиком внизу дома, который он, кстати, сразу же по приезде подарил своей соседке Зинаиде Ивановне.
Большую часть времени Аркашин, как это ни странно, проводил дома. Никто толком не знал, где и кем он работает, да им просто никто не интересовался. Внешне жизнь Аркашина выглядела неброско, скромно и даже скучновато. Ну, выходил он иногда в булочную или кулинарию, что возле дома, да изредка, по воскресеньям, на рынок. Зато каждый вечер, ровно в восемь часов, как по расписанию, Аркашин исчезал в неизвестном направлении, а когда возвращался — никто не видел. Именно это-то обстоятельство и расстраивало Полину Виардо — а если по-настоящему, то Полину Ведерникову, живущую прямо над аркашинской квартирой, — больше всего. Ну к кому, к кому, как не к женщине мог он ходить каждый вечер? Да еще в лучшем костюме и при галстуке?
«Что ж тут такого, — отвечала на ее робкие вздохи Зинаида Ивановна. — Мужик он еще не старый, конечно, к бабе ходит… А ты, Полина, чего глазами хлопаешь? Мужик холостой, порядочный вроде, не пьет, живет в твоем подъезде, а ты все мух ловишь!.. Смотри, какой он ручной, домашний, да его брать надо, пока тепленький…»
Но Полина все тянула, все не решалась подойти к нему с той же меркой, что и к остальным мужчинам: чуяла сердцем — не такой он, как все, не похож на остальных. И пальто себе справила, и две юбки в комиссионке прикупила, и платье новое, с блестками, и туфли австрийские, а все не смотрел в ее сторону Илья Данилыч, не смотрел, хоть умри.
Наступила осень, холодной влажной ладонью сдавила грудь. Дождь, дождь, куда ни глянь, везде дождь, стучит-постукивает по подоконнику, тротуары заливает. Весь двор облетел, вымок, стал серым и размытым. Полина все вечера вязала в теплой комнате, которую обогревала электрическим рефлектором, да телевизор смотрела; а там, как назло, словно нарочно под осень, под шум дождя все фильмы про любовь крутят, про страсть неземную. Как невмоготу от тоски станет, пойдет Полина на кухню, поставит на плиту чайник и стоит у окна, смотрит на дождь да на свое отражение в мокром стекле, и кажется ей, что истончатся сейчас стекла и обнимет ее, обовьет холодная морось… И от этих мыслей да от собственного портрета в окне станет так больно, так невыносимо, что покатятся-польются слезы, и забудет она про чайник, про все на свете… И вдруг покажется ей, что она не одна на кухне, что Аркашин совсем рядом, прямо за спиной стоит. И начнет она говорить с ним.
— Скажите, я вам совсем не нравлюсь?
— Нет, почему же, очень даже…
— Я же некрасивая… Рыжая, нос длинный и челюсть лошадиная, люди говорят…
— Врут люди, вы не слушайте их…
— Да и высокая я для вас больно, и худая, суп-набор, в общем.
— Вы, Полина, и сами того не знаете, какая вы хорошенькая.
— Я знаю, это вы от доброты так говорите… Ладно… давайте лучше чай пить.
— Спасибо, не откажусь.
И наливает Полина тогда две чашки расписные с золотым ободком: ему и себе. И сидит разговаривает с Аркашиным, как если бы он и в самом деле рядом был. А то и в комнату поведет, показывать что-нибудь, то блузку новую, то сервиз. А ближе к ночи словно просыпается, хватается за голову и ужасается этой своей выдуманной жизни, забьется в постель и долго уснуть не может, все мелочи вспоминает, плачет или смеется.
Вера Смоковникова была для Полины чем-то вроде картины, идеала, на которые можно прийти полюбоваться и уйти, захватив с собой каждое услышанное слово, каждое новое понятие или просто голос, звук… Вера была женщиной городской, интеллигентной, как она всегда сама себя называла. Для Полины два эти слова были почти синонимами, да и в смысл этих слов она особо не вникала, понимала одно: не С-ская она, приезжая, не такая, как все, особенная, все чем-то да отличиться пытается. Вроде из плоти и крови сделана, и юбки в одном универмаге покупают, и в очередях вместе стоят, а все же Вера — женщина первый сорт, все-то на ней сидит ладно, красиво. К тому же у нее муж есть, офтальмолог (Полина и представления не имела, что это означает, но заранее уважала его за его профессию). Ведь у нее-то самой, Полины, никакого мужа никогда не было, нет, и не будет, судя по всему, никогда…
Это Вера нарекла Полину Ведерникову Полиной Виардо, так просто, в шутку, соригинальничала. А Полина тогда обрадовалась страшно, целый вечер ходила в приподнятом настроении, и не потому, что знала, кем Полина Виардо была на самом деле, а что звучит красиво, по-иностранному, и что Вера просто обратила на нее внимание. Полина ловила себя на том, что всячески пытается угодить Вере и что ей это приносит радость, как это ни странно. То она за маслом на морозе три часа стоит, чтобы купить для Смоковниковых (себе-то она еще раньше купила), то за шоколадными конфетами, которые Вера очень любит. А как купит, летит к Смоковниковым, как на крыльях, чтобы поскорей порадовать или удивить Веру, и — в этом трудно было себе не признаться — хоть краешком глаза подсмотреть и примерить на себя эту чужую и незнакомую ей жизнь, этот ярко-оранжевый сверкающий аквариум квартиры, где каждая вещь кажется особенной, каждый запах хочется перенять, запомнить и приходить сюда снова и снова…