рассуди: если у меня сейчас колхозники
сыты—значит, я на том и успокоиться должен? Значит, мне уж
и зерна про запас в амбарах не держать? Так после
этого что я за башлык? Гнать такого башлыка
в шею! Ну, а в области меньше меня понимают, что
ли? Скажешь, они не держат в Колхозбенте излишек
воды про запас! Так я и поверил!
Бегенч не может сдержать улыбки,— уж очень по
душе ему этот горячий, напористый и
прямодушный человек.
— Ты чему ж это, друг, смеешься?—обижается
башлык. — Что я смешного, неправильного сказал?
— Нет, Аннак, ты все правильно говорил. Я ведь
шутил с тобой, очень занятно ты споришь. Все
правильно. В такую горячую пору не обойдешься без
того, чтобы не пошуметь. Если в области тебе не
помогут — шли телеграмму в центр.
Аннак трогает поводья:
— Ну, прощай, друг. Смотри, обойди хлопчатник.
— Да я думал, как только солнце взойдет, уже
там быть, а вот запоздал. Поздно заснул и проспал.
— Да уж знаю, знаю.
«Откуда же он знает? — удивляется Бегенч. Ему
кажется, что Аннаку известно, как он всю ночь не мог
сомкнуть глаз, думая об Айсолтаи. — Вот постоишь
с девушкой минутку — и готово, все говорить
начнут!» — мысленно досадует Бегенч и спрашивает с
напускным равнодушием:
— Что такое ты знаешь?
— Знаю, что вы вчера без меня вино пили, вот
что.
— А-а! Так я и тебя звал.
— А я, может быть, шучу. Что ж, мне уж и
пошутить нельзя? Не мог я вчера прийти, ведь говорил
тебе.
— Ну, в таком случае слезай с коня. Пойдем,
выпьем сейчас по пиале за успешнее завершение
твоих хлопот.
— Нет. На вчерашний плов гостей не зовут!
— Вот как!
— А я, может, опять шучу. Сейчас, друг, не
время. Ты лучше вот что... Я хочу сегодня съездить
посмотреть отары. Хочешь, поедем со мной?
— Я тебя что-то не пойму: то ли ты в Мары
едешь, то ли на овец глядеть?..
— А я и в Мары и на овец. Сначала в Мары,
потом на овец. Ровно в два часа заеду за тобой.
— Эх, Аннак, до чего ж ты кипучий парень!
Похвала Бегенча явно по душе башлыку. Он
смотрит на молодое, энергичное лицо юноши, и вдруг
глаза его загораются огнем. Привстав на стременах и
вытянув, как оратор, правую руку вперед, он говорит
с воодушевлением:
— Друг, молод ты, многого не видал на своем
веку. Не видал той жизни, какой жили наши
деды-прадеды. Ты родился в новую эпоху. Ну Еот и подумай,
какая она, каша эпоха! Это эпоха машин, эпоха
великого движения вперед, эпоха Сталина! Если я в
такую эпоху буду на каждый путь по целому дню
терять да под каждым кустом спать заваливаться, тогда
придется колхозу еще десять башлыков мне в помощь
выбрать. Да разве так пятилетку в четыре года
выполняют?
Сиповатый голос Аннака рокочет все громче и
громче:
— Мы должны бесперебойно давать сырье нашим
фабрикам, заводам. Мы должны быть готовы в
любую минуту дать отпор черным вражьим силам,
которые хотят надеть нам на шею ярмо. Мы должны за
один шаг делать два, три, пять шагов... Мы должны
показать врагам силу человеческого труда.
Проходящие мимо колхозники останавливаются
и слушают горячую речь башлыка.
— Пусть злоумышленники-империалисты знают,
что вчерашний чабан и сын чабана не даст в обиду
свою родину! Наш труд и наша вера в свои силы
всегда одерживали победу и снова одержат победу!
Вокруг Аннака понемногу собирается целая толпа.
Подошедшие позже колхозники стараются
протиснуться поближе к оратору.
— Пусть наш свободный труд превратит родную
страну в прекрасный, цветущий сад!
Вытянувшись на стременах, расправив могучие
плечи, Аннак поднимает нагайку и указывает на
солнце:
— Пусть солнце, которое обходит весь земной
шар, расскажет миру о том, что советский народ — это
одно тело и одна душа, что советский народ хочет
мирной жизни, но если проклятые торгаши сунутся
еще раз к нам, на нашу землю, то мы растопчем их,
как вонючих гадов!
Взмахнув нагайкой, Аннак опускает на седло свое
грузное тело и тут только замечает, что у него
заметно прибавилось слушателей. Смущенно улыбаясь, он
отыскивает глазами Бегенча и говорит, стараясь не
глядеть по сторонам:
— Да, вот какое дело... У меня, знаешь, что-то
распалилась душа. Вот язык и сорвался с привязи.
А ты что, друг, меня не одернул?
— А зачем? Ты очень хорошо говорил. Видишь,
твой доклад не один я слушал. Вроде как колхозное
собрание получилось. И я думаю, Аннак, что мы
вчера ошибку допустили.
— Какую ошибку?
— На Всесоюзную конференцию нужно было не
Айсолтан послать, а тебя.
Аннак, стараясь скрыть смущение, громко хохочет
густым, сиплым басом. Но тут же глаза его снова
загораются, и он гудит, наклоняясь с седла к Бегенчу:
— Эх, друг, ну как молчать, как держать такую
досаду на сердце! Ведь подумать только, что я тут
хлопочу, из сил выбиваюсь, а они ищут базы для
своих бомбардировщиков!
— Ничего, Аннак, собака лает, а караван идет
р. перед.
— Верно, друг. Ну, прощай!
— Так ждать тебя к двум часам?
— Жди.
Аннак отпускает поводья, и серый, в яблоках,
горячий конь, который давно уже нетерпеливо
перебирал ногами и грыз удила, легко, с места, берет в галоп.
Умывшись, Бегенч садится на веранде пить чай.
Маленькая Маиса чем-то очень озабочена. Она уж три
раза вынимала все книги и тетради из портфеля и
снова укладывала их обратно. Она уже три раза
убегала в комнаты и каждый раз, возвратясь назад,
принималась тяжело вздыхать, растерянно шарить на
столе и под столом. Убежав в пятый раз и через
секунду вернувшись, она горестно воскликнула:
— Мама, ох, мама! Ну, где же моя чернильница?
У меня пропала чернильница!
Оглянувшись по сторонам и увидя, что матери на
Ееранде нет, Маиса, чуть не плача, сказала:
— И мамы нет! Да куда же теперь еще мама
девалась? Бегенч! Где мама?
Бегенч знает, что мать ушла кормить баранов, но
только пожимает плечами.
— А я откуда знаю?
— Да ведь она сейчас, вот только сейчас была
здесь! — И маленькая Маиса в полном отчаянии снова
кричит:—Мама! Ты где, мама?
— А зачем тебе мать? — спрашивает Бегенч.
— У меня пропала чернильница.
— А зачем маме твоя чернильница? Ты ищи там,
где положила.
— Да ее там нет.
— Да ну! Так, может быть, чернильница
научилась бегать?
— Зачем ты надо мной смеешься? —Маиса
жалобными, молящими глазами смотрит на брата. —
Бегенч... Если ты взял, так, пожалуйста, отдай!
Девочка бросается к Бегенчу и ощупывает его
карманы. Она даже заглядывает к нему за пазуху.
Бегенч смеется.
Не обнаружив чернильницы и там, Маиса говорит
еще жалобнее:
— Ну, Бегенч, миленький, хорошенький, отдай
чернильницу!
Ее черные, блестящие, как у козленка, глаза
смотрят на брата с такой мольбой, пухлый детский
рот так трогательно кривится в плаксивой гримасе,
что Бегенч не выдерживает:
— А что ты мне дашь, если я найду твою
чернильницу?
Маиса от радости несколько раз подпрыгивает на
месте. Лицо ее сияет.
— Когда я вырасту большая-большая, я вышью
тебе тюбетейку.
— А, так ты хочешь, чтобы я искал твою
чернильницу в долг? Нет, это не пойдет.
Маиса бросается к Бегенчу на шею.
— Ну, Бегенч, миленький, отдай, если ты взял,
а то я опоздаю. Мы с девочками хотим до начала за-
иятий повторить то, что в прошлом году проходили.