мир голос простой туркменской девушки Айсолтан!
«Как хороша жизнь! — говорит она. — Мирная жизнь
и мирный труд!»
Бегенч шагает по дороге и поет:
Моя любимая, душа души моей!
Ты — утра яркого сиянье, Айсолтан!
Пролей на сердце мне ручей твоих речей, —
Ты — кровь моя, мое дыханье, Айсолтан!
Так идет он и поет, так же как шел и пел
вчера, — и не здесь ли, не на этом ли самом месте,
оборвалась вчера его песня и глаза его встретились с
глазами Айсолтан?
Бегенч оглядывается вокруг: да, это было здесь.
Он видит подрезанный им куст хлопчатника: листья
уже пожелтели и сморщились, полураскрывшиеся
коробочки печально никнут к земле. Бегенч осторожно
приподнимает ветви и, как делала это вчера
Айсолтан, притягивает их к себе. Он вдыхает их аромат,
мысленно беседует с ними:
«Под вашей тенью, листья, встретился я с
Айсолтан. По моей вине до срока завяли вы, листья.
Я возьму вас с собой и повешу дома, на стене, на
самом лучшем из моих ковров. Вы были свидетелями
нашей встречи с Айсолтан — вы будете почетными
гостями на нашей свадьбе».
Бегенч обламывает ветки хлопчатника, уносит их
в глубь хлопкового поля и прячет там, подальше от
чужих глаз.
Бегенч обходит хлопчатник, проверяет полив. Он
доволен: везде хорошо, равномерно разлилась вода.
Она поблескивает в бороздках даже на тех участках,
судьба которых беспокоила Айсолтан. Вчера
хлопчатник стоял здесь потускневший, пригорюнившийся, и
листья его уныло клонились к земле, словно моля ее:
«Воды, воды!» А сегодня они тянутся к солнцу,
задорно блестят в его лучах, и в шелесте их Бегенчу
слышится уже не жалоба, а веселый припев:
«Урожай! Урожай! Мы дадим хороший урожай!»
Бегенч чувствует, как сильно припекает ему
спину, и решает, что, должно быть, перешло за полдень.
Он смотрит на часы: почти два часа! Сейчас приедет
Аннак. Бегенч выходит на дорогу, смотрит в ту
сторону, откуда должна появиться машина. Нет, не
клубится пыль, не видно Аннака. Что ж он не едет?
Конечно, в области забот тоже много. Может быть,
Аннак не застал кого-нибудь, дожидается.
Пройдя еще немного по дороге, Бегенч видит
пожилую женщину, которая стоит у края хлопчатника,
спершись на кетмень. Он подходит к ней, приветливо
здоровается:
— Добрый день, Нязикджемал-эдже. Желаю тебе
работать — не уставать!
— Желаю тебе долгой жизни, мой ягненочек!
— Ну, как справляешься с годами, Нязикджемал-
эдже?
— Борюсь с ними, и руками и ногами борюсь.
Когда дома сидишь — кряхтишь, а как выйдешь в
поле— так охи-ахи и позабудутся. Ты мне скажи: кто
я такая, кто? А ведь каждый день один трудодень
и еще полтрудодня зарабатываю.
— В такое время живем, Нязикджемал-эдже!
— Правильно говоришь, мой ягненочек. В преж-
кее-то время нас, женщин, и не подпускали к хлопку.
Мы и не знали, как он растет. Собачья жизнь тогда
была, вот что. А теперь и меня в число людей поста-
вили. Ты не гляди, что мне шестой десяток пошел, —
в этих красавцах и моя доля труда есть. На старости
лет есть чем погордиться, чему порадоваться...
Бегенч уже не раз слышал такие речи из уст Ня-
зикджемал. Если Нязикджемал начнет сетовать на
старую жизнь — конца-краю не будет ее рассказу.
И Бегенч, как только Нязикджемал умолкает на
секунду, чтобы перевести дух, спрашивает:
— Нязикджемал-эдже, что передать от тебя Са-
заку?
— А что, сын мой, отары смотреть поедешь?
— Поеду, Нязикджемал-эдже.
— Ну, тогда слушай. Ты моему сыну скажи так:
«У твоей матери еще не согнулась поясница, она
у нее даже выпрямилась». Скажи ему: «Твоя мать
каждый день по одному трудодню и еще пэ полтрудэ-
дня зарабатывает». Скажи: «Твоя мать будет тобой
недовольна, если ты не вырастишь столько ягнят,
сколько у нее коробочек на хлопчатнике». Скажи:
«Твоя мать вызывает тебя на соревнование. Она
наказывает тебе беречь каждого барана, как свою душу.
Если волк задерет у тебя хоть одного барана — ты
тогда матери и на глаза не показывайся. Если ветер
унесет у тебя хоть клочок шерсти — беги за ней,
отними у ветра». Ты ему скажи...
Бегенч слышит шум мотора, оборачивается, видит
приближающийся в облаках пыли «газик».
— Скажу, все скажу, Нязикджемал-эдже,
прощай!— говорит Бегенч и бежит навстречу машине.
Нязикджемал кричит ему вдогонку:
— Бегенч-джан, постой! Не забудь вот еще что:
скажи: «Мать говорит, что она сватает тебе самую
лучшую девушку на селе!»
Когда эти слова долетают до ушей Бегенча, он
приостанавливается. Уже не ревность ли уколола его
в сердце?
«Первую девушку на селе? — думает Бегенч. —
Кто же эта девушка? Уж не Айсолтан ли сватает
старуха за своего сына? Неужели сын Нязнкджемал
станет на моем пути? Кому не любо назвать Айсолтан
своей женой? Только слепой может не заметить
Айсолтан. Да чем Сазак мог прийтись ей по сердцу?
Вертлявый, как уж, развязный... Айсолтан и взглянуть
на него не захочет. А впрочем, кто разберет, чго
у девушек на сердце? Если полюбится парень
девушке, так будь он хоть кривой, хоть косой, для нее он
всех милее на свете».
Так размышляет Бегенч, медленно приближаясь
к машине.
А башлык, как видно, потеряв терпение, кричит:
— Эй, Бегенч! Ты что там тащишься, как
черепаха? Садись живей!
Аннак, с головы до пят покрытый пылью, сидит
за рулем, выжив шофера на заднее сиденье. Бегенч
садится рядом с башлыком. Он смотрит на толстые
волосатые руки Аннака, лежащие на баранке руля, и
ему кажется, что они слишком велики и неуклюжи,
чтобы хорошо управлять машиной. Но, как видно, это
впечатление обманчиво. «Газик» быстро и уверенно
летит вперед и даже там, где путь становится
труден, легко преодолевает все препятствия —
перемахивает через канавки, переваливается через бугры,
а, выбравшись на ровную дорогу, несется так, что дух
замирает.
Теперь, когда дорога не причиняет больше
беспокойств Аннаку, он заводит разговор:
— Ну, Бегенч, что ты скажешь про Аннака? Кто
он будет, сокол или курица?
Бегенч по торжествующему лицу Аннака давно
уже понял, что тот возвратился с победой, и говорит:
— За кого же ты принимаешь наших колхозников:
цыплята они, что ли, чтобы следовать за курицей?
— Вот то-то и оно! Мне, видишь ты, даже по
положению курицей быть никак невозможно, и я ею,
если на то пошло, отродясь не был. Да. Ну,
короче, поговорили мы в облисполкоме и все вместе пошли
к секретарю обкома. Принял он нас. Начинает меня
расспрашивать о колхозных делах. Я рассказал.
Переходит к вопросам о моем личном житье-бытье. А у
меня нутро горит. «Что же это, — думаю, — когда же
он перейдет к воде?» А он все — как жена, да как
ребятишки, да через каждые три слова все о моем
здоровье беспокоится... Ну, ты знаешь мой характер:
не выдержал я, говорю: «Товарищ секретарь, мое
здоровье в самом что ни на есть цветущем состоянии,
только имеется у меня одна тяжелая болезнь,
измучила сна меня, собака, всю душу изгрызла».
Посмотрел сн на меня и смеется: «Как же так, товарищ
Аннак? Не понимаю я тебя: здоровье, сам говоришь,
у тебя отличное, а, между прочим, ты вроде как бы
при смерти?» Я, конечно, вижу, что не совсем удачно
Еыразился...
Дорога круто сворачивает вправо, и Бегенч,