которая могла бы их остановить, повернуть вспять.
Пусть беснуются поджигатели войны — мы их не
боимся. Они катятся в бездну, а жизнь — за нас,
история — за нас, будущее — за нас!»
Так думает Айсолтан — и так говорит в большом,
ярко освещенном зале фабричного клуба. Она
вспоминает все, что слышала на конференции и что
передумала за эти дни. Потом она рассказывает
текстильщицам о Туркменистане, о родном колхозе «Гё-
рельде», о хлопчатнике и о том, как она со своим
звеном добилась высоких урожаев хлопка.
— Хлопчатник — это такое нежное, такое
красивое и капризное растение, что сколько за ним ни
ухаживай — все ему мало, как избалованному ребенку
или своенравной невесте...
Айсолтан растерянно умолкает, поймав себя на
том, что говорит о хлопке словами Бегенча. Ну, да
кто же может об этом знать? И что тут худого, если
она повторяет слова любимого? Но все-таки
Айсолтан смущена, — хорошо, что этого никто не замечает.
Текстильщицы дружно хлопают в ладоши и что-то
кричат ей из глубины шумного зала. Айсолтан
смущается еще больше, когда понимает, что они просят ее
рассказать, за что она получила маленькую золотую
звездочку, которая горит на ее красном шелковом
платье, как живой огонек. Она говорит, сколько
центнеров «белого золота» собрало ее звено в прошлом году
с каждого гектара, но понимает, что этого объяснения
еще недостаточно.
— Мы работали не покладая рук, — продолжает
Айсолтан. — Мы всегда советовались с лучшими
старыми хлопкоробами и агрономом, держали связь
с опытной хлопководческой станцией.
Айсолтан рассказывает о работе колхозной
опытной лаборатории, организованной по ее почину, о
занятиях кружка, о новых книгах по агрономии,
почвоведению и орошению, купленных ею в Москве для
этого кружка, для себя и Бегенча, который также все
время учится и руководит комсомольской
организацией и наблюдает за поливами хлопчатника, — а это
очень сложное дело, хлопотливое и ответственное, но
он хорошо справляется с ним и поэтому его тоже
наградили орденом Ленина...
— Бегенч... — Айсолтан опять умолкает, сгорая от
смущения. Почему она все время повторяет это
имя? — Бегенч! — почти шепчет она и вдруг
поднимает голову и смело смотрит в зал. — Бегенч — это
значит радость!—восклицает она. — Это любовь, это
счастье работать на свободной советской земле,
счастье учиться и жить в великой Советской стране,
быть советским гражданином i
Какая буря рукоплесканий, восторженных криков
и приветствий поднимается в зале! Девушки
вскакивают с мест, подбегают к трибуне, тянутся к
Айсолтан. Чинно сидевшие за столом президиума пожилые
работницы, члены фабкома и парткома, сам
директор — все встают, окружают Айсолтан, жмут ей руки.
Потом Айсолтан ведут на фабрику — в огромные,
залитые светом залы, где повсюду цветы, на полу
ковры, на окнах яркие цветные шторы, где бесконечными
рядами стоят машины, которые — так кажется Айсол-
тан — работают сами, а в длинных проходах между
ними спокойно прохаживаются девушки, почти не
останавливаясь и только незаметными движениями
что-то поправляя то у одного, то у другого станка.
В прядильном цехе с неуловимой быстротой
кружатся высокие веретена, наматывая бесконечные
сверкающие нити.
В ткацком цехе спутница Айсолтан, делегатка
конференции, показывает ей свои станки — тридцать
шесть ткацких станков, которые она обслуживает
одна, делая за смену сотни метров ткани.
В цехе готовой продукции Айсолтан встречает
высокая пожилая женщина. Она преподносит почетной
гостье кусок яркой материи, отливающей всеми
цветами радуги.
— Это теой хлопок, милая Айсолтан! — говорит
она. — Давай нам больше «белого золота», и мы
оденем всю нашу великую родину в его золотое сияние!
Айсолтан кажется, что она попала в какое-то
сказочное царство. У нее кружится голова, на глаза
навертываются слезы. Без слов бросается она к этой
русской женщине-работнице и припадает к ее груди...
Огромное пространство Красной площади залито
солнцем. Айсолтан пришла сюда вместе с другими
делегатами конференции. С замирающим сердцем
приближается она к мавзолею Ленина. Вдоль всей
площади медленно движется бесконечная вереница людей.
Все эти люди стремятся попасть туда, куда идет
Айсолтан. У всех сосредоточенные лица. Никто не разго-
варивает, не шутит, не смеется, как бывает обычно на
веселых, шумных московских улицах. Здесь все
охвачены одним чувством, одним глубоким сердечным
трепетом, и не нужно говорить, чтобы делиться друг
с другом своими чувствами и мыслями, — каждый
понимает друг друга без слов, ибо сердца всех бьются
в лад, как одно большое, взволнованное сердце.
Айсолтан медленно проходит под массивным
гранитным сводом и, затаив дыхание, смотрит на Ленина.
Она мысленно беседует с ним. Она знает, что Ленин
жив и будет жить вечно. Он жив в ее сердце и в
сердцах миллионов и миллионов людей, населяющих
землю. И Айсолтан хочется рассказать ему, как отцу, как
самому дорогому, близкому человеку, о том, что она,
простая туркменская девушка, сбросив яшмак,
поднялась на высокую трибуну, откуда голос ее звучит на
весь мир. Ей хочется рассказать ему, что она, простая
туркменская девушка, вырвавшись на вольную волю
из тесной кибитки, прилетела сюда из-за степей, из-за
морей, прилетела в сказочно-прекрасный город, имя
которому Москва. Ей хочется рассказать ему о том,
как она счастлива, как счастлив весь туркменский
народ, как любит и бережет он свою прекрасную
советскую родину. Ей хочется сказать, что советский народ
никогда не забудет того, чей великий гений создал
самое счастливое и самое могущественное государство на
земле. Слезы выступают на глазах Айсолтан. Губы ее
чуть слышно шепчут:
— Спасибо, спасибо тебе, дорогой Владимир
Ильич!
Солнце поднимается в зенит, и к дому
колхозного правления со всех сторон спешат
люди. На просторной площадке перед длин-
ной верандой с резными колоннами расстав-
лены стулья и скамейки. Те, кому нехватило
места на скамейках, рассаживаются на перилах
веранды или прямо на земле, в тени урюковых деревьев.
Если и есть еще где-нибудь такие колхозы, в которых
женщины на собраниях не хотят смешиваться с
мужчинами и сидят обособленными кучками, то в колхозе
«Гёрельде» совсем другие порядки. Здесь все сидят
вместе и оживленно беседуют, перекидываются
шутками. Если есть еще такие колхозы, в которых женщины
молчат на собраниях, словно им глиной рот замазали,
то этого никак не скажешь про колхозниц «Гёрельде».
Здесь иная девушка как примется честить
какого-нибудь парня за плохую работу, так парень только
покряхтывает да пот со лба утирает. «Лишь бы, —
думает,— ее подружки еще не вцепились!» Но если
в колхозе «Гёрельде» умеют покритиковать, то здесь
и не боятся критики, относятся к ней
по-большевистски. Здесь народ дружный, и если на колхозном
собрании ругают кого-нибудь, — так, значит, за дело.
Зато если похвалят, так тоже по заслугам. А личные
отношения тут ни при чем.
На веранде, за столом президиума, поднимается