охрипшим голосом:
— Да я уж не плачу больше. Боль сердца —
тяжелая боль, доченька. Тяжко носить ее в себе да
молчать. Иной раз никак не смолчишь. А жизнь
у нас и вправду хорошая. Я разве жалуюсь? Дал бы
только бог, чтобы ты была жива-здорова да чтобы
все у. нас в колхозе шло на лад. Вот хлопок
раскроется — то-то будет благодать! Ты не бойся, — я как
повяжу фартук, так тоже не отстану от других.
Только бы морозы не начались...
Как ни крепится Айсолтан, но воспоминания
матери и ей растревожили душу. Но вы не знаете
Айсолтан, если думаете, что она будет предаваться унынию.
Ее голос звучит спокойно и бодро, когда она отвечает
матери:
— Да, лишь бы не ударили морозы. Хлопок —
золото, только поспевай собирать. Думается мне, что
мы снимем по семидесяти центнеров с гектара...
Нурсолтан, улыбаясь, покачивает головой:
— Семьдесят центнеров?!
— Если мы снимем такой урожай, — говорит
Айсолтан, — то, пожалуй, он только в один наш дом
принесет не меньше ста тысяч.
— Вот было бы славно!
Айсолтан видит, что ей удалось развеять
грустные мысли матери, и начинает ласково подшучивать
над ней:
— Да на что тебе такая куча денег, мама? Куда
ты их денешь?
— Ишь какую заботу выдумала! Деньги есть, а
девать их некуда?! Чистая беда! А мы -вот как
соберем урожай, так устроим большой той. Тут денег
много понадобится.
— Той? Это в честь чего же?
По- веранде пробегает свежий ветерок, и Нурсол-
тан приглаживает выбившиеся из-под платка волосы.
У нее так и вертится на языке одно словечко, она
уже готова выложить Айсолтан свои заветные
мысли, но все никак не соберется с духом. Однако
только слепой может не заметить, что в глазах
Айсолтан светится любопытство, и Нурсолтан заводит свой
разговор, — разумеется, издалека:
— Знаешь, доченька, вот забыла тебе сказать —
заходила ко мне Джерен...
Ну, дальше Нурсолтан могла бы и не продолжать:
Айсолтан уже понимает, что было у матери на уме,
когда она сидела, подпершись кулаком, молчала и как-
то странно на нее поглядывала. Сейчас она примется
за старое. Но, сказать по совести, сегодня это как
будто не так уж возмущает Айсолтан. Впрочем, сна
и виду не подает, а лишь переспрашивает как бы
с удивлением.
— Джерен?
Нурсолтан видит, что дочка сегодня в особенно
хорошем расположении духа, и решает
направиться более прямым и кратким путем к намеченной
цели.
— Да, знаешь, доченька, я тебе вот что хотела
к слову сказать... Для всего приходит своя пора.
Если созревшая дыня будет бестолку валяться на бахче
и переспеет, то уж от нее никому нет никакой радости,
так она и сгниет на грядке. Время-то вспять не
повернешь обратно. Оно все идет и идет — и все вперед,
а не назад. Да вот взять хоть цветы. Пока они
цветут— все на них любуются: и посмотреть приятно
и по-нюхать. А уж как отцвели — солома и соло-ма.
Кому она нужна, — корове на подстилку?
Айсолтан боится, что за вторым примером
последует третий, еще более сокрушительный, и перебивает
мать:
— Да зачем ты мне все это рассказываешь,
мама? Я это и в пять лет знала.
— А ты, дочка, пословицу помнишь: «Выслушай
заику до конца». Мы, конечно, живем — ни в чем
не нуждаемся. Да сердце-то никак не насытишь.
Одну думу-мечту исполнишь, а оно уже просит чего-то
другого. Мои годы немалые, и есть у меня тоже своя
дума-мечта.
Айсолтан прекрасно понимает, куда клонит мать,
и говорит с легкой укоризной:
— Ну вот, так бы сразу и сказала, безо всяких
примеров, напрямик.
— А напрямик — так мне, дочь моя, тоже
хочется баюкать ребенка, качать колыбельку.
Айсолтан широко раскрывает глаза и с
притворным изумлением смотрит на мать.
— Что слышат мои уши? Разве ты, достигнув
довольно преклонного возраста, решила теперь
заново построить свою жизнь?
Увлеченная своими мыслями, Нурсолтан, не
заметив, что дочь подтрунивает над ней, простодушно
отвечает:
— Да, доченька, да, решила.
Едва удерживаясь от смеха, Айсолтан говорит:
— Тогда, знаешь, мамочка, время-то ведь не ждет,
ты же сама говорила. Поспеши, пока не поздно,
подыскать себе подходящего спутника жизни.
Тут уж, разобрав, наконец, в чем дело, Нурсолтан
накидывается на дочь:
— Ах ты бесстыдница! Этакое про мать
выдумала! Ты чего мои слова наизнанку выворачиваешь? Это
я о тебе забочусь.
— Обо мне?
— А то о ком же? — И, разгорячившись,
Нурсолтан выпаливает совсем уже напрямик: — Ты
что ж, всю жизнь думаешь в девках просидеть?
Айсолтан говорит примирительно:
— Да чего ты так расшумелась? Ты говори
толком: чего от меня хочешь?
— А то, что за тебя никто и посвататься не смей!
Она, видите ли, и слушать не хочет! Одну себя за
человека почитает, а другие, я уж и не знаю, кто, —
бараны, что ли? И с чего это ты на себя такое
напустила? Подумаешь, какая заморская птица! Ну
ладно, кто-нибудь да придется тебе по вкусу. Говорят
же, что один из тысячи даже злому хану угодить
может. Вот мы с Джерен толковали о тебе... Я Дже-
рен никак не ставлю ниже себя, ну, и о сыне ее
тоже никто худого слова не скажет. Не парень, а
золото.
— Ну вот, договорилась наконец.
— Ну и что ж, ну и договорилась!
Но, к немалому удивлению Нурсолтан, ее
строптивая дочка как будто совсем непрочь потолковать на
эту тему. Пожав плечами, Айсолтан говорит:
— Какой толк может выйти из парня, который
десять лет учился в советской школе, а сам за себя
ничего решить не может — цепляется за материнский
подол!
Нурсолтан, когда она разойдется, тоже нелегко
унять; С'На снова набрасывается на дочь:
— А вот ты и кончила десятилетку, а не
поумнела. Перед матерыо-то нос не задирай, что ты ученая,
образованная. Ты вот того не понимаешь, что не
может мать не желать добра своему ребенку, потому что
она его» носила, она его рожала, берегла, расгила,
поила-кормила, баюкала... И вдруг—вот вам: мать
ничего не понимает, от матери одно зло, плох тот
парень, который с матерью хочет совет держать! Я
советской властью очень довольна, она нам такую
жизнь дала, о какой мы и не мечтали. А чему вас
советская власть учит? Чтобы вы матерей и отцов
по'читали, вот что. А вы как? Мать хочет своему
сыну дать добрый совет, а он ей: «Ты старомыслящая,
ступай от меня прочь, не хочу следовать твоим
старинным обычаям!» Так, что ли, по-твоему,
по-ученому? Что ж тут хорошего, скажите на милость? Да
разве среди старых обычаев, что переходят от деда
к отцу, а от отца к сыну, нет ничего хорошего, все
только плохое? Я что, меньше тебя жила при
советской власти? Разве я не советский хлеб ела, когда
тебя носила, когда тебя грудью кормила? Разве от
твоих слез не болит у меня сердце, твоей радостью
не радуется? Что у меня осталось, кроме тебя?
А ты, видно, думаешь: нарочно буду тебя мучить-тер-
зать, а себе медовую жизнь сделаю, так, что ли?
Вот у тебя какое доверие к матери!
Айсолтан пытается сказать что-то, успокоить мать,
но та уже не слушает дочь, ей хочется вылить все,
что накопилось на сердце.
— Вы теперь все такие. Сын Джерен тоже не
лучше тебя. Думаешь, Джерен приходила от сына? Он
тоже против стариковских обычаев. «Стариковские
обычаи, стариковские обычаи...» Да что я тебя — за
семидесятилетнего бая третьей женой отдаю? Или,