может, мне калым за тебя получить хочется?
«Стариковские обычаи»! Разве я тебя молиться-поститься
учу, талисманы на шею вешаю, яшмаком рот
закрываю, к святым на поклонение гоню? А? Что
молчишь? Я твоего счастья хочу, вот что! На свадьбе
твоей пировать хочу. Или, по-вашему, и свадьба —
то'же «стариковский обычай»? Что ж это за жизнь —
без тоя, без праздника? Или вам и праздник не в
праздник, если мать на нем повеселится? Кто вас
этакому научил? Я что-то в советском законе такого
не видела. Может, ты думаешь, что сын Джерен
хуже тебя? Может, у него ума нет? Может, он
неграмотный? Может, С'Н слепой, глухой, урод, калека?
Или ты еще очень мала замуж итти? Может, тебе
хочется с ребятишками на улице играть?
Айсолтан прикрывает ладонями уши:
— Ой, ой! Ну, хватит уж, мама, хватит! Уймись!
— Если голос мой так режет уши моей родной
дочери, если у нее есть другой советчик, так пропади
я пропадом, чтобы сказала еще хоть слово!
Айсолтан вскакивает, бросается к матери,
обнимает ее, прижимается щекой к ее щеке.
— Мама, дорогая,— говорит Айсолтан,—я знаю,
что ты воспитала меня и сделала человеком. Ты и на-
ша партия и советская власть. Я знаю, что ты всегда
хотела мне только добра. Что тебе по душе, то и мне
по душе. Твоя печаль — моя печаль, твоя радость —
моя радость.
Нурсолтан одной рукой вытирает глаза, другой
гладит волосы дочери. Если слезы и выступили опять
на глазах у Нурсолтан, то это уж от радости. Она
крепко прижимает к себе дочь.
В эту минуту за ее спиной раздается детский
голосок. Девочка лет восьми, ухватившись за ветку
дерева, которое растет на границе между двумя
участками, и подпрыгивая от радости, передает
возложенное на нее важное поручение.
— Нурсолтан-эдже! Нурсолтан-эдже! — кричит
она. — Вас и Айсолтан мама к себе зовет. Мама
сказала, чтобы вы скорее приходили. — И, не
дожидаясь ответа, убегает.
Выскользнув из объятий матери, Айсолтан снова
опускается на ковер. Голосок девочки еще звенит
в ее ушах. В другое время Айсолтан, услыхав такое
приглашение, не стала бы над ним задумываться,
сказала бы просто: «Ну что ж, мама, пойдем». Но
сейчас ей опять припоминается встреча в
хлопчатнике, и какая-то непривычная робость и смущение
овладевают ею. Да еще этот разговор с матерью!
Айсолтан думает: «Ну, как я теперь взгляну в лицо Бгген-
чу и Джерен-эдже? Как сяду есть плов из одной
с ними чашки?» Но сердце Айсолтан рвется
туда, в этот дом, и она не знает, что сказать матери,
на что решиться, — ей и страшно пойти в дом к Бе-
генчу и больно от этого отказаться. Сама не зная
зачем, Айсолтан берет чайник и выливает из него
в пиалу последние капли.
А Нурсолтан, наоборот, совсем успокоилась и как
нельзя более довольна приглашением. Она быстро
убирает с веранды посуду, набрасывает на голову
белый шелковый платок и оборачивается к дочери:
— Ну, доченька, пойдем!
Айсолтан делает вид, что уже забыла о
приглашении.
— Куда это, мама?
— Как куда? Ты что же, не слыхала? Джерен
зовет.
Айсолтан поудобнее устраивается на подушке,
словно уже решила не итти к Джерен, и, хотя сердце
у нее щемит, говорит спокойно:
— Зачем я пойду туда? Это как-то неловко.
Лучше ты иди одна.
— Ну вот еще что выдумала: ловко — неловко.
Видели! Теперь, где не нужно, на нее стыд напал.
Вставай, пойдем!
— Да мне просто не хочется итти туда.
— Ну-ну! А еще ругаешь стародавние обычаи!
Где же твои хваленые новшества? Нет, дочка,
знаешь, говорят: «Незваный — не лезь, а
приглашенный— не гнушайся». Вставай, вставай! — И Нуреол-
тан тянет дочь за руку.
Айсолтан легко вскакивает на ноги. Слова матери
о стародавних обычаях задели ее за живое, она
слышит в них справедливый упрек, и это заставляет ее
решиться. А может быть, просто очень уж тянет ее
в этот дом?
Они спускаются с веранды. Ковры и подушки
можно не убирать. В колхозе нет таких дурных
людей, чтобы позарились на чужое добро.
По дороге к дому Джерен обе молчат, каждая
думает свою думу. Нурсолтан идет, высоко подняв
голову, гордо выпрямившись, подобно победившему
в схватке борцу. Айсолтан на полшага отстает от
матери. Голова ее опущена. В ней нет и сотой доли той
решимости, которой полна Нурсолтан.
Легкий ветерок пробегает по деревьям, колеблет
листву, и она серебрится в свете электрических
фонарей. Темный купол неба расшит сверкающим узором
звезд. С севера на юг через все небо прозрачной
дымкой протянулся Млечный путь. Звезды Большой
Медведицы спокойно, ласково мерцают над горизонтом.
Звучит музыка. Из небольшого рупора,
укрепленного на верхушке столба, несется песня:
В степи тюльпаном расцвела,
На небе месяцем всплыла,
Ты — повелительница звезд,
Цветов царица, Огуль-бек.
Цветы степей, пески пустынь
Полны блаженства, если ты
По ним ступаешь...
Красота ночи и эта песня тревожат душу
Айсолтан, но неотвязные мысли бродят в ее голове,
мешают насладиться прелестью ночи и волнующей
сладостью песни.
«Ну, на что это похоже, — думает Айсолтан, —
чтобы девушка сама шла в гости к парню, за
которого мать хочет выдать ее замуж? Как поступаешь ты,
Айсолтан? Посовестилась бы! Даже если ты съешь
всего одну ложку плова, тебе будет так стыдно,
словно ты пришла и съела целого барана. А что люди
скажут? «У Айсолтан нет стыда, она сама предлагает
себя Бегенчу». А что Бегенч подумает? «Вот она
какая, а я и не знал, — скажет Бегенч. — Es только
помани — она и прибежит». Ой, смотри, Айсолтан!
Как бы таким поступком не уронила себя в его
глазах».
Айсолтан резко останавливается.
Нурсолтан, пройдя несколько шагав, замечает, что
дочери нет возле нее, и, оборотясь, кричит:
— Эй, дочка, ты что отстала?
Айсолтан приходит в себя.
— Я... я, кажется, занозила ногу колючкой,—
произносит она запинаясь.
Айсолтан оглядывается кругом, вдыхает
ароматную свежесть ночи, потом, закинув голову, смотрит
на небо, любуясь сверкающими в его темной глуби
звездами. «Словно там раскрылись миллиарды
коробочек с алмазным хлопком»,— мелькает в голове
Айсолтан. В отдалении снова раздается песня. Девушка
стоит и слушает, потом быстро догоняет мать.
«Разве я иду к ним в дом, чтобы красть? —
думает она. — Чего я стыжусь? И кому какое дело до
того, куда я иду, и зачем, и почему? Это мое дело,
а других оно не касается. Что я, вправду, сто лет
назад родилась, что ли? Если буду всего нового
бояться, плохой пример подам подругам! Мать, видно,
больше моего понимает. Я же к ним не
напрашивалась— сами позвали. Что тут зазорного—пойти, раз
зовут? Я к счастливой жизни иду. У кого есть ум, тот
меня только похвалит. И другие девушки с меня
пример возьмут».
Джерен встречает их, стоя у входа на веранду. По
всему видно, что она очень рада гостям: усаживает
их на ковре, хлопочет, подает чайник с чаем, пиалы.
Она совсем не такая горделивая и неприступная,
какой казалась раньше Айсолтан. «Она добрая женщм-
на, приветливая и ласковая», — радостно думает
Айсолтан и улыбается хозяйке.
Засуетившись, Джерен роняет чайник, хочет
поднять его, и тут же у нее из рук падает пиала и