Земля своим мохом кормит наших друзей четвероногих.
Четвероногие мясом своим кормят двуногих…
Полдня переходил Айвангу из яранги в ярангу. В каждом шатре его встречали как желанного гостя: многие отлично знали его отца Сэйвытэгина. Оленеводы жаловались на отсутствие чая, табака.
– К вам развозторг будет ходить, – обещал Айвангу. – Товары разные возить будут. Пришлют учителя детишек учить грамоте. Нельзя так жить при новой жизни. Советская власть – власть для всех.
Никто не уполномочивал Айвангу говорить от имени советской власти, так получилось само собой.
В одной из яранг его и нашел Рэнто в самый разгар беседы о том, кто такой Ленин.
– Напрасно вы думаете, что Ленин сказочный великан. Он был обыкновенный человек, иначе он не понял бы нужды бедных людей. Ленин создал первую газету – об этом мне рассказывал русский большевик Петр Яковлевич Белов, мой друг. Я тоже немного умею делать газету.
Айвангу тепло попрощался с пастухами, обещав снова зайти.
– Беда пришла, – тихо сказал Рэнто. – Нежданные гости приехали.
Айвангу сразу догадался: Кавье.
Возле яранги Рэнто Айвангу увидел знакомую упряжку. Он остановился и вопросительно посмотрел на певца. Рэнто молча кивнул.
– Что же делать? – Айвангу охватила странная слабость. Даже голос стал тихим. Второй раз он должен отдать Раулену, и на этот раз, быть может, навсегда.
– У него закон в руках, – сказал Рэнто. – Бумага от прокурора.
Упряжки выглядели утомленными. Из пастей псов вырывалось горячее дыхание – видно, в пути их крепко подгоняли. Айвангу еще издали узнал Кавье, но второго он мог разглядеть только вблизи – это был милиционер Гаврин.
– Руки вверх! – робко крикнул Гаврин.
– Негодяй! Мэркычгыргын! – выругался Кавье. – Поднимай руки! Тебя увезет милиция! Ты арестован.
– Руки вверх! – снова крикнул Гаврин, на этот раз увереннее.
Айвангу медленно поднял руки.
Раулена вся в слезах перебралась на нарту отца. Кавье бросил гневный взгляд на Айвангу и сказал милиционеру:
– Я поеду впереди. Не буду тебя ждать. Он от тебя не убежит, безногий калека! – и он снова повернулся к Айвангу: – Теперь не будет тебе пощады! Судить будут!
Когда он отъехал, Гаврин сказал Айвангу:
– Можешь опустить руки.
– Кто велел меня арестовать? – спросил Айвангу.
– Прокурор выдал бумагу. Называется ордер на арест. Законно тебя арестовали. – Гаврин полез в карман. – Кавье специально ездил за этой бумажкой в Кытрын. Хочешь посмотреть?
– Не надо, я тебе и так верю.
Упряжку Айвангу пристегнули к милицейской. Пока ехали, Айвангу сидел на нарте, не двигаясь, только раз он прервал молчание:
– Почему мы едем в Тэпкэн?
– В Кытрыне нет ведь тюрьмы. Велено отвезти тебя в Тэпкэн.
– Постой! Ты же сам живешь в тюремном доме. Куда ты меня там посадишь? – Айвангу оживился.
На темной линии горизонта показались далекие огни Тэпкэна.
– Я тебе вот что скажу, – доверчиво обратился к нему Гаврин. – Мне некуда уходить из тюрьмы. У нас еще и маленькие дети… Иди ты домой, а рано утром приходи садиться. Только никому не говори, иначе подведешь меня.
– Будь спокоен, Гаврин.
В Тэпкэне никогда и никого не лишали свободы, поэтому арест одного из земляков вызвал всеобщий интерес. Айвангу сидел уже третий день, аккуратно каждое утро являясь в тюрьму, как на службу, успел за это время смастерить детям Гаврина массу игрушек, а поток посетителей не уменьшался. Приходили по нескольку раз. Сначала с арестованным разговаривали с некоторой опаской: как-никак человек содержится под стражей и считается нарушителем закона, а потом привыкли к этому, и кое-кто даже являлся с подарками.
– Это тебе, чтобы не скучал, – сказала Пелагея Калиновна, подарив Айвангу однотомник стихов Пушкина.
Мынор и Кэлеуги принесли свежей нерпятины. Ее тут же сварила жена Гаврина Кымынэ, которую муж звал по-русски Клавой. Кто-то притащил целый олений окорок и банку варенья. Пекарь Пашков каждое утро доставлял буханку свежего хлеба. Однажды он попытался угостить заключенного и его стражу брагой, но Гаврин совладал с искусителем, заявив, что веселящие напитки арестованному не полагаются.
Кавье с Рауленой не появлялись в Тэпкэне, и все ждали, что они приедут вместе с судьей.
Как-то зашел радист Ронин. Он извлек из кармана банку мясных консервов и книгу «Спартак» и, у строясь на табурете, обстоятельно доказывал Айвангу, что суд оправдает его.
– По нашим советским законам наказание за любовь не полагается! – авторитетно заключил он.
Гаврин выслушал радиста и неожиданно спросил:
– Что ты понимаешь в любви?
– У меня есть девушка! – Ронин вспыхнул. – Она живет в Ленинграде и ждет меня.
– Вот и поговоришь с ней о любви, – сказал Гаврин. – А моего заключенного не смей портить!
Айвангу сделался невольным свидетелем семейной жизни милиционера. Русский парень окончательно очукотился, если так можно сказать: Гаврин перенял многие привычки тэпкэнцев, стал заправским морским охотником и считал это занятие в своей жизни главным. Он явно тяготился милицейскими обязанностями и к заключенному относился с какой-то виноватой предупредительностью. Он вежливо здоровался с Айвангу, когда тот рано утром являлся на отсидку, предлагал ему чай и, если была хорошая погода, говорил:
– Ну ты тут сиди, помогай Клаве, а я пойду в море.
Он облачался в белоснежную камлейку, надевал на ноги вороньи лапки, брал в руки посох, легкий багорчик и отправлялся в торосы.
Возвращаясь с моря, он делал вид, что не замечает, как Клава-Кымынэ по чукотскому обычаю священнодействовала над добычей. Кымынэ снимала упряжь-буксир с морды убитой нерпы и обливала ее холодной водой – это значило дать нерпе напиться после ее долгого пребывания в соленой воде. В заключение Кымынэ брызгала в сторону моря и шептала заклинания.
Гаврин в это время снимал с себя охотничье снаряжение и говорил с заключенным о течениях в Беринговом проливе, о том, что нерпа теперь очень осторожна и нужно много терпения, чтобы подкараулить ее в разводье.
Поговорив о промысловых новостях, Гаврин вместе с Айвангу входили в тюрьму, где Клава-Кымынэ ждала их с блюдом горячей нерпятины.
Правда, при посетителях Гаврин держался строго, даже покрикивал на заключенного. Когда же в тюрьме никого не было, Гаврин преображался. Он сажал на ногу старшего трехгодовалого сына, брал на руки младшую дочку и принимался рассказывать о далекой Русской земле, о ее природе, о родном Острове.
– Остров – это не остров. Просто город. А вокруг – леса. Красивейшие места.
Айвангу слушал его и не верил: ну, какая может быть красота в лесу, где не видно неба и человека со всех сторон обступают деревья, хватают за локти и рвут одежду?
– Ты очень хороший человек, – мудро заметил однажды Айвангу, – Если бы ты еще и петь умел!
– Нет, петь я не умею – говорят, слуха нет. Но я отлично слышу! Залает собака на полярной станции – я уже просыпаюсь.
– Давай принесем сюда патефон, – предложил Айвангу.
– Не полагается, – подумав, сказал Гаврин.
– Пусть будет музыка в нашем доме, – попросила его Клава-Кымынэ. – Наши дети еще не слушали патефон.
Гаврин строго пошевелил бровями.
– Только чтобы посторонних не было.
Патефон принесли тайком. Пока Айвангу ставил пластинки, Гаврин прохаживался по улице, не подпуская никого близко к тюрьме.
Он признался Айвангу:
– Ты первый человек, которого я арестовал и посадил. Не думал, что это такое неприятное дело. По-моему, нет худшего наказания, как лишать человека свободы. Хотя настоящим преступникам так и надо.
На шестой день после ареста Айвангу на дороге из Кэнискуна показалась собачья упряжка. За ней вторая, третья. По всей видимости, нарты шли из Кытрына, из районного центра. Наверно, это ехал прокурор.