– У меня нет ног, – сквозь стиснутые зубы сказал Айвангу. – Не видишь разве?
Он пошевелил обрубками.
– Извини, парень, я не заметил. – Моряк смутился. – Извини! Честное слово, ты совсем не похож на безногого. А насчет капитанства я тебе точно говорю! Капитану ноги не особенно нужны. Главное – голова и крепкие руки, чтобы держать штурвал!
Моряк подошел вплотную к Айвангу и сунул ему свою большую, с золотистыми волосами руку.
– Меня зовут Гаврилой! Боцман я.
Боцман ушел. Айвангу продолжал машинально отмечать число ящиков и мешков, которые проносили мимо него, и думал о том, что ему сказал Гаврила. Он вспомнил, как в далеком детстве отец брал его с собой на корабли, которые приходили в Тэпкэн, ставил на палубу и говорил что-то…
Айвангу вздрогнул, почувствовав за спиной человека.
– Ты уснул, Айвангу? – спросил Мынор.
– Нет, Мынор.
– Я прохожу уже четвертый раз, а ты не пишешь, – с укором опять произнес Мынор. – Думаю, заснул.
К утру Пряжкин дал распоряжение отдохнуть несколько часов. Тэпкэнцы направились в свою палатку. Сварили мясо, чай.
Солнце поднялось из воды ослепительно яркое. Оно подчеркивало черноту каменного угля, сложенного в огромные кучи на берегу, стремительные линии большого парохода. На берег спустился Пряжкин в сопровождении своих работников. Подходил нагруженный доверху кунгас. Айвангу снова занял свое место с блокнотом.
Около полудня Пряжкин объявил:
– Последний кунгас разгружаем!
На последнем кунгасе прибыл боцман Гаврила. Айвангу успел уже о нем позабыть, а боцман нашел его и протянул сверток.
– Друг, это тебе подарок. Носи на здоровье.
– Спасибо. Будешь в Тэпкэне, заходи в гости, – растерянно сказал Айвангу, удивленный неожиданным подарком.
– Зайдем в Нутэпэльмэн, Янракыннот, Гуврэль, а потом к вам в Тэпкэн, – сказал боцман. – Увидимся!
Он взбежал по гнущемуся деревянному трапу на кунгас и оттуда помахал рукой.
Пароход разгрузили, и Сэйвытэгин получил на всю бригаду спирт. Наварили два больших котла моржового мяса, вскипятили ведро чаю, сходили за пресной водой разводить дурной веселящий напиток. Уселись. Вдруг кто-то вспомнил:
– А где Айвангу?
– Айвангу! Выходи сюда, Айвангу! – послышались крики.
Айвангу сидел в палатке. В руках он держал настоящую капитанскую фуражку с золотым гербом и маленьким синим флажком ГУСМП – Главное управление Северного морского пути. Айвангу уже успел примерить фуражку, она была ему как раз, словно сшита по заказу. Жаль, что нет зеркала!
– Айвангу, выходи! Без тебя мы не можем начать! – услышал он крики и, спрятав фуражку в вещевой мешок из тюленьей кожи, вышел к товарищам.
Мынор подал ему эмалированную кружку с разведенным спиртом.
– Я не буду пить спирт, – Айвангу отстранил рукой кружку.
– Это почему же? – удивился Мынор. – Первый раз слышат мои уши такое – человек отказывается от дурной веселящей воды.
– Не хочу, – сказал Айвангу и принялся есть.
– Нет, ты объясни мне, почему отказываешься? – не отставал Мынор. – Может быть, тебе нездоровится? Если это так, то лучшее лекарство – спирт. Проверено.
– Просто не хочу – и все.
Все посмотрели на Айвангу с удивлением: не было еще такого, чтобы человек отказывался от выпивки. Так всегда полагалось. Трудная работа оканчивалась выпивкой.
– Ты что, сын? – ласково спросил Сэйвытэгин, уже немного охмелевший.
– Скажи, отец, для чего ты выпил?
Сэйвытэгин призадумался. Вопрос задавался всерьез, и надо было соответственно ответить на него.
– Как бы тебе сказать?.. Для веселья, – неуверенно сказал Сэйвытэгин. – Все пьют, и мы пьем. Это приятно.
– А мне неприятно быть пьяным и видеть пьяных, – резко проговорил Айвангу и налил себе чаю.
– Знаешь что? – Мынор наклонился к другу. – Ты, видно, действительно устал. Иди в палатку, отдохни.
Айвангу не пошел отдыхать. Он поужинал, взял свой посох – тивичгын и отправился бродить по Кытрыну. Как много построили новых домов! Они стоят ровной шеренгой, словно красноармейцы на плакате. А вот и знакомое крыльцо больницы.
– Это ты, черно-бурый? – услышал он знакомый голос.
– Гальгана! Какая ты стала…
– Толстая? – подсказала она и громко засмеялась. – Зато ты теперь похож на настоящего мужчину. Тогда ты был просто мальчишкой. А в больнице никого из прежних нет, – прибавила она. – Доктор Моховцев перевелся в Гуврэль, Клавдия Павловна вышла замуж и уехала. Только я одна осталась… И мужа нет… – Голос ее потух. Гальгана поправила волосы, высморкалась прямо на землю, потом спохватилась, вынула откуда-то платок, вытерла нос и предложила нарочито весело:
– Да что мы здесь стоим? Пойдем ко мне домой. Посидим, вспомним старое, чайку выпьем.
Они пошли рядом. Гальгана мелко семенила, чтобы не обгонять спутника, и все время громко и звонко говорила.
Гальгана жила в старом интернате – большом деревянном доме со сквозным коридором. По обе стороны коридора виднелись двери, все, как одна, обитые оленьими шкурами. Комната у Гальганы оказалась маленькой – в ней хватило места только для кровати и тумбочки. Зато был специальный закуток с плитой и рукомойником. Комната блистала чистотой – на окнах марлевые занавески, кровать застелена покрывалом, а тумбочка выкрашена белой больничной краской.
– Вот так и живу, – небрежно бросила Гальгана, явно ожидая, что Айвангу похвалит аккуратность и чистоту ее жилища.
– Чистота, как в операционной.
Гальгана от радости покраснела.
– Садись сюда. У нас жарко. Снимай камлейку… Сейчас поставлю чайник.
Она разделась, стала хлопотать. Накрыла тумбочку марлей, поставила чашки и вытащила пузырек из-под лекарства.
– Тут у меня немного медицинского, – сказала она застенчиво. – Может, выпьем понемногу?
Айвангу засмеялся.
– Я только что удрал от спирта! Наши получили на выгрузке. Сейчас сидят на берегу и веселятся. Мне не хотелось, я ушел.
– Не хочешь, так не надо.
– Нет, – остановил ее Айвангу. – Давай все же выпьем за встречу. Такое редко бывает.
Гальгана обрадовалась и движениями опытной медицинской сестры развела спирт и разлила по чашкам.
Выпили. Подули на хлеб и молча закусили. Медленно разливалось тепло по телу. Оно разгоралось где-то в самой утробе, вливалось в кровь, и сердце разносило его упругими толчками по всему телу.
– Приятно? – лукаво спросила Гальгана и, заговорщически подмигнув, налила по второй.
Выпили. Дуть на хлеб не стали, съели по куску вяленого до черноты моржового мяса.
– Расскажи, как живешь, – попросил Айвангу.
– Живу весело, – задорно ответила Гальгана. – Уже два раза выходила замуж. Одного мужика сама выгнала. Он был лодырь и пьяница. Все просил достать ему спирту из аптеки. Однажды забрался туда в мое дежурство. А другой сам ушел. Мой земляк, лоринский. Соскучился по яранге, сказал – не может жить в такой чистоте. Скучно. Утром мойся, вечером мойся, чисти зубы, а раз в неделю ходи в баню, ногти стриги, волосы стриги. Стал жаловаться, что становится все меньше и меньше от этих стрижек и моек, теряет человеческий вид… Как его удержишь? Так и ушел. Сначала надеялась, что вернется. Вот уже полгода не приходит. Однажды я его видела на берегу среди приезжих, хотела подойти, а он сделал вид, что не узнает меня. Так и не подошла… А как твоя жена поживает?
– Давай лучше еще выпьем, – вздохнув, сказал Айвангу и сам налил.
Гальгана подперла рукой щеку и жалостливо поглядела на него. Слеза покатилась по ее щеке и упала на белую марлю маленьким пятнышком. Гальгана громко шмыгнула носом, взяла свою чашку и залпом выпила.
– Моя Раулена теперь здесь живет, – твердым голосом произнес Айвангу. – Вышла замуж за другого.
– Как же так? – Гальгана всплеснула руками. – Ведь она была твоя!