о доблести соплеменников, что не заметил злобы и растерянности своего гостя.
— Я бы охотно отдал тебе этот золотой браслет, пилигрим, — сказал он, —
если бы ты перечислил имена тех рыцарей, которые так благородно поддержа-ли славу нашей веселой Англии.
— С радостью назову их по именам, — отвечал пилигрим, — и никакого
подарка мне не надо: я дал обет некоторое время не прикасаться к золоту.
— Хочешь, друг пилигрим, я за тебя буду носить этот браслет? — сказал
Вамба.
— Первым по доблести и воинскому искусству, по славе и по положению, им занимаемому, — начал пилигрим, — был храбрый Ричард, король
Англии.
— Я его прощаю! — воскликнул Седрик. — Прощаю то, что он потомок
тирана, герцога Вильгельма.
— Вторым был граф Лестер, — продолжал пилигрим, — а третьим — сэр
Томас Малтон из Гилсленда.
— О, это сакс! — с восхищением сказал Седрик.
— Четвертый — сэр Фолк Дойли, — молвил пилигрим.
— Тоже саксонец, по крайней мере с материнской стороны, — сказал
Седрик, с величайшей жадностью ловивший каждое его слово. Охваченный
восторгом по случаю победы английского короля и сородичей-островитян, он почти забыл свою ненависть к норманнам. — Ну, а кто же был пятый? —
спросил он.
— Пятый был сэр Эдвин Торнхем.
— Чистокровный сакс, клянусь душой Хенгиста! — крикнул Седрик. —
А шестой? Как звали шестого?
— Шестой, — отвечал пилигрим, немного помолчав и как бы собираясь
с мыслями, — был совсем юный рыцарь, малоизвестный и менее знатный; его приняли в это почетное товарищество не столько ради его доблести, сколько для круглого счета. Имя его стерлось из моей памяти.
— Сэр пилигрим, — сказал Бриан де Буагильбер с пренебрежением, —
такая притворная забывчивость после того, как вы успели припомнить так
много, не достигнет цели. Я сам назову имя рыцаря, которому из-за несчастной случайности — по вине моей лошади — удалось выбить меня из седла.
Его звали рыцарь Айвенго; несмотря на его молодость, ни один из его соратников не превзошел Айвенго в искусстве владеть оружием. И я громко, при
всех, заявляю, что, будь он в Англии и пожелай он на предстоящем турнире
повторить тот вызов, который послал мне в Сен-Жан д’Акре, я готов сразиться с ним, предоставив ему выбор оружия. При том коне и вооружении, которыми я теперь располагаю, я отвечаю за исход поединка.
— Ваш вызов был бы немедленно принят, — отвечал пилигрим, — если
бы ваш противник здесь присутствовал. А при настоящих обстоятельствах
глава v
69
— Прошу аббата Эймера принять на хранение мой залог
не подобает нарушать покой этого мирного дома, похваляясь победой в поединке, который едва ли может состояться. Но если Айвенго когда-либо
вернется из Палестины, я вам ручаюсь, что он будет драться с вами.
— Хороша порука! — возразил храмовник. — А какой залог вы мне
можете предложить?
— Этот ковчег, — сказал пилигрим, вынув из-под плаща маленький ящик
из слоновой кости и творя крестное знамение. — В нем хранится частица настоящего Креста Господня, привезенная из Монт-Кармельского монастыря.
70
айвенго
Приор аббатства Жорво тоже перекрестился и набожно стал читать
вслух «Отче наш». Все последовали его примеру, за исключением еврея, мусульман и храмовника. Не обнаруживая никакого почтения к святыне, храмовник снял с шеи золотую цепь, швырнул ее на стол и сказал:
— Прошу аббата Эймера принять на хранение мой залог и залог этого
безыменного странника в знак того, что, когда рыцарь Айвенго вступит
на землю, омываемую четырьмя морями Британии, он будет вызван на бой
с Брианом де Буагильбером. Если же означенный рыцарь не ответит на этот
вызов, он будет провозглашен мною трусом с высоты стен каждого из существующих в Европе командорств ордена храмовников.
— Этого не случится, — вмешалась леди Ровена, прерывая свое продол-жительное молчание. — За отсутствующего Айвенго скажу я, если никто
в этом доме не желает за него вступиться. Я заявляю, что он примет любой
вызов на честный бой. Если бы моя слабая порука могла повысить значение
бесценного залога, представленного этим праведным странником, я бы по-ручилась своим именем и доброй славой, что Айвенго даст этому гордому
рыцарю желаемое удовлетворение.
В душе Седрика поднялся такой вихрь противоречивых чувств, что он
не в состоянии был проронить ни слова во время этого спора. Радостная
гордость, гнев, смущение сменялись на его открытом и честном лице, точно
тени от облаков, пробегающих над сжатым полем. Домашние слуги, на которых имя Айвенго произвело впечатление электрической искры, затаив дыхание ждали, что будет дальше, не спуская глаз с хозяина. Но когда заговорила
Ровена, ее голос как будто заставил Седрика очнуться и прервать молчание.
— Леди Ровена, — сказал он, — это излишне. Если бы понадобился еще
залог, я сам, несмотря на то что Айвенго жестоко оскорбил меня, готов своей собственной честью поручиться за его честь. Но, кажется, предложенных
залогов и так достаточно — даже по модному уставу норманнского рыцарства. Так ли я говорю, отец Эймер?
— Совершенно верно, — подтвердил приор, — ковчег со святыней и эту
богатую цепь я отвезу в наш монастырь и буду хранить в ризнице до тех пор, пока это дело не получит должного исхода.
Он еще несколько раз перекрестился, бормоча молитвы и совершая многократные коленопреклонения, и передал ковчег в руки сопровождавшего
его монаха — брата Амвросия; потом уже без всякой церемонии, но, может
быть, с неменьшим удовольствием сгреб со стола золотую цепь и опустил ее
в надушенную сафьяновую сумку, висевшую у него на поясе.
— Ну, сэр Седрик, — сказал аббат, — ваше доброе вино так крепко, что
у меня в ушах уже звонят к вечерне. Позвольте нам еще раз выпить за здоровье леди Ровены, да и отпустите нас на отдых.
— Клянусь бромхольским крестом, — сказал Сакс, — вы плохо поддер-живаете свою добрую славу, сэр приор. Молва отзывается о вас как об ис-правном монахе: говорят, будто вы только тогда отрываетесь от доброго
глава v
71
вина, когда зазвонят к заутрене, и я на старости лет боялся осрамиться, со-стязаясь с вами. Клянусь честью, в мое время двенадцатилетний мальчишка-сакс дольше вашего просидел бы за столом.
Однако у приора были причины настойчиво придерживаться на этот раз
правил умеренности. Он не только по своему званию был присяжным ми-ротворцем, но и на деле терпеть не мог всяких ссор и столкновений. Это
происходило, впрочем, не от любви к ближнему или к самому себе; он опа-сался вспыльчивости старого сакса и предвидел, что запальчивое высокоме-рие храмовника, уже не раз прорывавшееся наружу, в конце концов вызовет
весьма неприятную ссору. Поэтому он стал распространяться о том, что по
части выпивки ни один народ не может сравниться с крепкоголовыми и вы-носливыми саксами, намекнув даже как бы мимоходом на святость своего
сана, и закончил настойчивой просьбой позволить удалиться на покой.
Вслед за тем прощальный кубок обошел круг. Гости, низко поклонившись хозяину и леди Ровене, встали и разбрелись по залу, а хозяева в сопровождении ближайших слуг удалились в свои покои.
— Нечестивый пес, — сказал храмовник еврею Исааку, проходя мимо
него, — так ты тоже пробираешься на турнир?
— Да, собираюсь, — отвечал Исаак, смиренно кланяясь, — если угодно
будет вашей досточтимой доблести.
— Как же, — сказал рыцарь, — затем и идешь, чтобы своим лихоимством
вытянуть все жилы из дворян, а женщин и мальчишек разорить красивыми
безделушками. Готов поручиться, что твой кошелек битком набит шекелями.
— Ни одного шекеля, ни единого серебряного пенни, ни полушки нет, клянусь Богом Авраама! — сказал еврей, всплеснув руками. — Я иду просить