На какое-то время он растерялся, не понимая, что происходит, но вскоре догадался, что его постояльцы готовятся к отъезду.
Несколько секунд он размышлял, прислонившись к стене, а затем снова заткнул отверстие, с трудом натянул штаны и со своим огромным, ничем не прикрытым пузом вывалился в коридор и постучал в дверь.
— Что происходит? — спросил он Себастьяна, когда тот высунул голову.
— Мы уезжаем.
— В такое время? Почему?
Тот обернулся назад, удостоверился в том, Айза уже одета, и открыл дверь настежь, пожав плечами, пытаясь тем самым показать свою неосведомленность и бессилие.
— Это проблемы нашей семьи, мы все совсем рехнулись! — прокомментировал он. — Айза уверяет, что здесь нам грозит серьезная опасность.
— Что за опасность?
Толстяк Монагас почувствовал, как зеленые глаза девушки сверлят его, словно желая увидеть насквозь или прочесть тайные мысли, и испытал сильное желание очутиться как можно дальше отсюда: у него вдруг возникла уверенность, что ей все известно.
И все же он переспросил упавшим голосом, повернувшись к матери, которая заканчивала укладывать скудные семейные пожитки:
— Что за опасность?
— Мы этого не знаем, — неохотно откликнулась Аурелия, не поднимая взгляда. — Но если моя дочь говорит, что мы должны уехать, значит, так надо.
— Но ведь вы заплатили до субботы, — запротестовал Однорукий. — Останьтесь по крайней мере до этого дня!
— Нет! Мы съезжаем.
Это открыл рот Асдрубаль — впервые за эту ночь, — но его тон ясно говорил о том, что парень настроен решительно.
— Куда?
— Мы этого не знаем.
— Как же так! — растерялся Монагас. — Как же я вас найду?
— Зачем?
— В случае необходимости.
— Не думаю, что мы когда-нибудь чем-то сумеем вам помочь.
— А если вам придет письмо или кто-то будет вас спрашивать?
— Мы не ждем писем. — Асдрубаль на мгновение замолчал и прямо заявил: — И нас никто не знает.
Однорукий Монагас обвел взглядом лица всех четверых — а их глаза были обращены на него, — понял, что все пропало, и сник, вдруг почувствовав себя побежденным. Он сделал два шага, рухнул на край ближайшей кровати, понурив голову, и стал водить рукой по своей огромной потной лысине.
— Что со мной теперь будет? — прохрипел он. — Боже праведный! Что со мной будет?
Пердомо недоуменно переглянулись и молча уставились на лоснящегося от жира толстяка, вдруг превратившегося в олицетворение горя и отчаяния.
Тогда Аурелия села напротив и положила руку ему на колено.
— Да не расстраивайтесь вы так! — сказала она. — Найдете других постояльцев. Разве стоят того деньги, что мы вам платили!
Тот не сразу отреагировал и помедлил, прежде чем отважиться взглянуть ей в глаза.
— Вы не понимаете, — сказал он наконец. — И никто бы не понял… — Он сделал паузу. — Но она права: вам лучше уехать. Уезжайте и не вздумайте возвращаться… Никогда!
— Почему?
— Потому что Антонио даз Нойтес найдет ее, если она останется в Каракасе. Или в Маракайбо, Валенсии, Пуэрто Кабельо или в любом другом венесуэльском городе. — Толстяк скорбно покачал головой. — У него повсюду есть люди, они сообщат ему о любой девушке, которая годится для его бизнеса. — Говоря это, он не сводил взгляда с Айзы, словно, кроме нее, вокруг больше никого не было. — Он хотел тебя похитить, — добавил Монагас. — Хотел превратить в самую знаменитую в стране проститутку. Уж он-то знает, как этого добиться. Ему лучше, чем кому бы то ни было, известно, как накачать девушку наркотиками и развратить, чтобы она исполняла любые прихоти клиентов.
Асдрубаль с угрожающим видом шагнул вперед.
— Вы это знали! — воскликнул он. — Знали и ничего не сказали, сукин вы сын!
Толстяк даже не удостоил его взглядом.
— Я испугался, — сказал он. — Вы бы тоже испугались, если бы столкнулись с этим бразильским мерзавцем. Уезжайте! — настойчиво повторил он. — Пожалуйста, уезжайте туда, где он никогда не сможет ее найти!
— Каким образом? — поинтересовался Себастьян. — Ведь нам еще не выдали ни удостоверений личности, ни вида на жительство. Как только мы покинем Каракас, нас тут же схватит полиция.
Однорукий оторвал взгляд от Айзы и посмотрел на него:
— В Управлении по делам иностранцев работает один негр, Абелардо Чиринос. Если вы уже подали документы, он за пару часов все уладит за пятьсот боливаров… Скажите ему, что вы от меня!
— У нас нет денег.
— У меня есть… — сказал Мауро Монагас. — Мне их дал Феррейра. Заберите их себе! Пусть за свои же деньги останется с носом. Это сукин сын! Не чета мне: я таким родился, — а вот он настоящий выродок, который хотел отдать Айзу этой сволочи Медине или нацисту Майеру… — Он улыбнулся чуть ли не впервые за много лет. — Как же приятно подложить им свинью! — признался он. — И радостно осознавать, что при всех своих деньгах никто не сможет заплатить за то, чтобы прикоснуться к ней первым.