Этот лёд призвал он сам.
Колени подогнулись, и Эдмунд упал на мягкую траву. Он успел принять решение отказаться от собственных чувств, узнал, что его любимый король женился, и готовился к встрече со своим злейшим врагом, но ничто из этого не выбило его из колеи так, как это страшное осознание. Перед глазами Эдмунда замелькали воспоминания: мёртвые деревья, гнущиеся под тяжёлым слоем льда, сотни каменных изваяний, когда-то являющиеся живыми беззаботными нарнийцами, лис, на его глазах превращающийся в камень и смотрящий на него так, будто бы его предали. И самое главное — перекошенное от злобы лицо Джадис, её звонкие пощёчины и протянутая к нему рука в кургане Аслана спустя тысячу нарнийских лет. Вот какие ассоциации вызывала ледяная магия у каждого нарнийца, особенно если это древний король, имеющий к тем событиям прямое и непосредственное отношение.
И сейчас Эдмунд по какой-то непонятной причине завладел частью этой силы — как иначе объяснить то, что он сумел создать лёд? Он невидяще уставился в землю, не желая верить в произошедшее. Может, это вовсе не Аслан призвал его в Нарнию? Возможно, на этот раз его миссия — не спасти, а погубить? Эдмунд прикусил губу, остановившись, только когда почувствовал на языке кровь.
А что, если ему просто показалось? Эдмунд на свой страх и риск коснулся рукой травы. Ничего не произошло — она так и осталась зелёной, насколько он мог видеть это в свете луны. Но, подняв глаза, он снова заметил покрытый льдом ствол. Значит, магия работала не от всякого прикосновения. А как тогда? Эдмунд попытался вспомнить, что он делал в прошлый раз, а затем, сконцентрировавшись на внутреннем холоде, вновь прижал ладони к траве. На этот раз у него получилось, вот только теперь он успел убрать руки, прежде чем ледяная корка расползлась по всей поляне.
Осторожно поднявшись, Эдмунд подошёл к невольно покалеченному дереву. Касаться его он боялся — мало ли, как решит повести себя страшная магия? — поэтому просто прижался к нему ухом и прислушался. Дерево определённо не погибло, и Эдмунд с облегчением выдохнул.
— Прости, — прошептал он, с сожалением глядя на лёд. Оставалось надеяться, что дневное солнце растопит его, и дерево вновь сможет жить, как прежде.
Буквально десять минут назад Эдмунд был полон решимости вернуться в лагерь, а теперь толком не знал, стоит ли это делать. Что, если магия навредит нарнийцам? Как они вообще к подобному отнесутся? Даже если он назовёт им своё настоящее имя, это нисколько не поможет: кто-то обязательно припомнит почти забытую легенду о предательстве короля Эдмунда и жертвоприношении Аслана, и тогда… Меньше всего на свете Эдмунд хотел, чтобы его боялись. Холод плескался в нём, но он не желал ему подчиняться. Причинить боль стране, в которой он вырос, — о таком Эдмунд не мог даже помыслить. Шестерёнки в голове вновь яростно закрутились, пытаясь принять решение, но теперь даже Справедливый король понятия не имел, что ему делать и куда идти. Ещё никогда со времён плена у Джадис он не чувствовал себя таким беспомощным в Нарнии, и это убивало весь настрой.
Был бы тут Аслан… Хотя теперь Эдмунд вообще не был уверен, что Лев в принципе ещё хоть раз к нему явится. Это раньше он был Золотым королём и отважным героем, а кто он теперь? Белый Колдун? Звучит отвратительно. Если это наказание за прошлые проступки, то Эдмунд теперь получил его сполна.
Он мог и дальше ненавидеть себя и терзаться, но вдруг послышались шаги. Идущий явно хотел остаться незамеченным, да только не на того напал: Эдмунд обладал достаточно чутким слухом, который не давал ему упустить появление врага. Наверное, это кто-то из лагеря решил проверить, где он. Эдмунд напрягся: попадаться на глаза нарнийцам он пока не был готов. Он сделал несколько широких шагов назад, как вдруг понял: он отступает в сторону лагеря, а шаги доносятся из противоположной стороны.
Чёрт возьми.
Эдмунд вытащил меч из ножен и приготовился отбиваться. Да, это мог быть и друг, но в положении, в котором оказалась Нарния, следовало готовиться к худшему. Не сказать, чтобы Эдмунд испугался: в Золотой век он был лучшим мечником Нарнии, и сейчас, когда он тренировался с Реввусом, навыки молниеносно вернулись к нему, хотя в Англии он сомневался, что ещё когда-нибудь сможет взять в руки холодное оружие. Но врагов могло быть и больше, и тогда…
Шаги на несколько секунд стихли; Эдмунд напряжённо сжал меч, прислушиваясь. Из-за деревьев на той стороне поляны показалась высокая фигура с огромным мечом наперевес. Заметив Эдмунда, она тут же рванула к нему. Что же, сомневаться больше не приходилось: это определённо враг. В темноте Эдмунд не мог разглядеть лицо, ну да какая разница?
Странное чувство: когда мечи впервые с лязгом встретились, Эдмунд почувствовал себя в своей стихии. Битва уже давно не являлась для него чем-то страшным; напротив, он ощущал азарт всякий раз, когда уклонялся от выпадов соперника. Пальцы крепко сжимали рукоять, глаза горели, а в сердце впервые за день вспыхнул огонь: Эдмунд не боялся, он знал, что одного противника точно одолеет, поэтому позволил себе отдаться эмоциям и забыть о том, что тревожило его мысли.
Соперник оказался не таким уж и слабым и почти не уступал Эдмунду в навыках, но так было даже интереснее: он не мог пробить оборону, но так же ловко и умело уклонялся от выпадов Эдмунда. Пожалуй, это было даже весело; извращённо весело, самое то для Эдмунда теперь. Он отпрыгнул вправо, не позволяя вражескому мечу коснуться его, а затем поднырнул вниз, пытаясь нанести удар в живот. Тщетно. Снова.
Наконец Эдмунду улыбнулась удача: ему удалось зацепить противника. Он схватился за пораненную руку, и Эдмунд воспользовался этим, приставив меч к горлу. Вот только он просчитался — рана оказалась не такой уж и критичной, раз враг сделал резкий выпад, и в следующую же секунду Эдмунд ощутил кончик лезвия на собственной шее. Чёрт. Ситуация была идиотской: они стояли, держа мечи у глоток друг друга и не предпринимая никаких попыток прикончить соперника.
Лунный свет неожиданно осветил поляну, и хотя лицо противника Эдмунд разглядеть так и не смог, лезвие его клинка засияло, и что-то на нём заставило его опустить взгляд и присмотреться. Конечно, разглядывать приставленный тебе к горлу меч — последнее, что нужно делать в таком положении, но Эдмунду показалось, что вязь, покрывающая его от верхушки и до рукояти, ему знакома. Света было достаточно, чтобы разобрать слова:
Оскалит Аслан зубы — зима пойдёт на убыль…
Пожалуй, Эдмунд знал только один такой меч.
— Каспиан?! — вопрос вырвался неосознанно, просто потому, что именно он был хозяином Риндона: сперва меч передал ему Питер, а затем и сам Эдмунд. И если он оказался у кого-то другого… В тот же миг луна, будто издеваясь, осветила тёмные длинные волосы, тёмные глаза и лицо, повзрослевшее и возмужавшее, хотя особого значения это не имело: Эдмунд узнал бы его даже спустя тысячи лет.
— Эд? — Голос тоже не изменился: он звучал с такими же щемящей нежностью и удивлением, как в тот день, когда Эдмунда, Люси и Юстаса выловила из Восточного мора команда «Покорителя Зари». Тогда Каспиан тоже не ожидал его увидеть, а что было потом, когда он повёл его смотреть каюту, Эдмунд до сих пор вспоминал с несвойственной ему дрожью.
Меч, такой теперь ненужный, выпал из безжизненных рук. Эдмунд практически услышал, как рушится его план, а вместе с ним — и внутренний блок, мешающий ему сделать шаг. Всего один шаг — разве в этом есть что-то плохое?
Пожалуй, всё же нет.
Губы Каспиана были такими же шершавыми, как и тогда, разве что сейчас на них не чувствовался привычный за время путешествия на «Покорителе Зари» привкус соли, но какая к чёрту разница? За годы Каспиан не растратил той напористости, с которой он сейчас целовал Эдмунда. Его руки, теперь уже без меча, обхватывали талию, беспорядочно скользили по спине и зарывались в волосы, и всё, что мог Эдмунд в ответ, — сдаться, насладиться тем, о чём он, кусая губы, мечтал весь этот год. Ему даже начало казаться, что спящие деревья активнее зашелестели листьями, будто бы радуясь воссоединению, и поверить в то, что какие-то десять минут назад он был готов отказаться от этого, он уже не мог.