Но эта неизвестность не могла долго длиться. Внезапно идущий впереди меня пароход замедлил ход. Я подумал – и как потом оказалось, совершенно верно,-что снаряд попал ему в котел или машину. Я повернул руль слегка влево, скомандовал: "Полный ход!" и обошел товарища в расчете, что все внимание врага направлено на него, а не на меня. Хотя теперь ни одно судно не заслоняло меня, я все-таки не мог уловить моими усталыми и ослепленными глазами ни малейшего очертания берега, по которому можно определить, где именно я нахожусь и держу ли курс к проходу. В это время, когда я стоял, напрягая изо всех сил зрение, мой канонир схватил меня за плечо, повернул к левому борту и протянул по тому же направлению свою руку. Мое следующее движение было – сигнал орудиям левого борта. Я махнул рукой, так как услышать что-нибудь было немыслимо в подобном вое и свисте, раздававшемся со всех сторон.
На палубе японского брандера. (С рисунка того времени).
Маленькая миноноска, освещенная прожектором русских (они все еще не умеют управлять ими), неслась на меня. Она бежала на всех парах, что было видно по высоко поднимавшемуся перед ее носом фонтану белой пены. В первую минуту я не сообразил, что мне надо делать: уйти в сторону? Это, конечно, удастся, но тогда я могу легко сбиться с курса, и мне невозможно будет до конца выполнить возложенное на меня поручение. По всей вероятности, я нахожусь уже у самого прохода, еще несколько минут – и я буду у цели. Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, мешаясь с желанием повернуть к миноносцу и таранить его. Но вдруг я внезапно решился на первый исход и стал уходить со скоростью, доступной моей машине, причем все время стреляя с левого борта. Если бы у меня вместо старых пушек были настоящие усовершенствованные орудия или хотя бы одно 80-мм калибра, дело повернулось бы совсем иначе. Пришла же кому-то в голову идея снабдить нас этими развалинами, не имеющими ни силы, ни скорости, ни правильности удара. Русский миноносец тем временем быстро приближался и вдруг вильнул в сторону. Я зорко наблюдал за ним, и мне показалось, что выпущенная торпеда должна была пройти мимо цели. Я моментально сбавил ход и взял в сторону, надеясь, что торпеда пройдет мимо носа моего судна. В следующий момент я уже не надеялся больше на это, а попросту барахтался в воде, пуская пузыри, так как температура была далеко не тропическая. Я ошибся, а русский, надо отдать ему справедливость, целил отлично. Если бы я не задержал ход, то торпеда врезалась бы как раз между машиной и котлом. Но она попала в нос, и то, что случилось со старым пароходом, достаточно объясняется моим присутствием в воде. Торпеда сделала в нем, должно быть, громадную пробоину, так как он не имел двойного дна. От сотрясения мы все моментально попадали, и я совершенно оглох на несколько секунд от страшного удара. Долго рассуждать было некогда, так как судно быстро опускалось в воду носом. В следующую минуту мостик был уже в воде, а вместе с ним и я. Я старался изо всех сил уплыть подальше от парохода, так как слышал, что водоворот от оседающаго на дно судна очень опасен. Но ничего подобного я тут не заметил, вероятно, потому, что место было мелкое. Когда я немного отдышался и разобрался в окружающей темноте, то увидел в нескольких метрах от себя конец торчащей из воды лодки. Это была та самая лодка, которую мы взяли на буксир. Привязанная к корме длинными снастями, она, благодаря этому, не ушла за пароходом, а держалась на поверхности. Я подплыл к ней, и, нырнув, мне удалось схватиться за снасти. Тогда я вытащил нож, который ношу, как все матросы, на шее, и обрезал их. Лодка вынырнула вверх и поплыла, а я держался за конец веревки, который обмотал вокруг руки.
Сначала я думал влезть в лодку, но потом решил, что это опасно, так как кругом шныряли русские миноноски и канонерки. Боевой огонь не прекращался, и мне казалось, что наши торпедные суда стреляли тоже без передышки, как это потом и подтвердилось. Особого удобства моя плавучая пристань не представляла, так как вокруг нее ежеминутно шлепались в воду фанаты, а торпедные суда и канонерки шныряли вокруг во всех направлениях. Если бы меня переехали даже свои, в этом не было бы ничего удивительного, так как суда не стали бы обходить пустую лодку, а меня невозможно было заметить. Я хорошо помнил, что и два шедших за мной парохода не достигли прохода в гавань, а повернули направо и налево. Очевидно, и их расстреляли. После пятиминутного пребывания в воде я заметил с удивлением, что расстояние между мной и сражающимися судами все увеличивается. Я сейчас же сообразил, что наступил отлив, который и спасает меня, унося вместе с лодкой в открытое море. Мысли о выходе из моего положения вихрем проносились в моей голове: поток воды унесет меня, а там в море наши суда уже как-нибудь увидят меня. Я подумал, что пора прекратить купание и вскарабкаться в лодку. Это теперь легко говорить, но я должен сознаться, что никогда в жизни не употреблял столько усилий и не боролся так отчаянно, как в этот раз. Нижняя часть тела у меня совершенно окоченела, хотя все время я старался двигаться. Это, конечно, помогло мне продержаться так долго в воде, потому что, лежи я совершенно неподвижно, я не вынес бы холода. Благодаря этому происшествию я убедился, что спасательный нагрудник вполне отвечает своему назначению. Он не только не протек, но еще и согревал меня, так что верхняя часть тела не ощущала никакого холода, хотя по моему расчету я пробыл в воде, по крайней мере, минут 20. Обыкновенно во времени сильно ошибаются те, кому приходится ждать, отсчитывая секунды. Хотя мои приключения мало походили на все читанные мною книги по кораблекрушению, но борьба за жизнь привела меня в изнеможение. Я никак не мог взобраться в лодку, рассадил руки о стенки и расцарапал их о торчащие гвозди. Спасательная куртка страшно мешала мне, и я решил наконец покончить с ней. Нож вторично сослужил мне службу: им я обрезал ее тесемки, и она поплыла по волнам. Тогда я снова начал карабкаться и наконец повалился на дно лодки, измокший, как лягушка, промерзший и окровавленный. Я лежал бездыханный с полчаса. Утомление, волнение всех этих недель, а в особенности последних часов довели меня до какого-то полузабытья. Как во сне проходили передо мной картины этой войны. То мне казалось, что я на торпедном судне, то на башне "Фуджи", то на Сасебской верфи; и везде я командовал, стрелял или собирался стрелять. Все увеличивающийся холод заставил меня наконец очнуться и понять свое положение. Я вылез из-под банок и уселся на корму. Брызги ледяной воды обдали мое лицо и грудь. Ветер крепчал, и волны могли опрокинуть мое суденышко.
Наступило утро: серое, холодное и неприветливое. Вдали я разглядел неясные очертания береговых гор, следовательно, я не отошел далеко от рейда Порт-Артура. В противоположность светающему небу, вода казалась совершенно черной; только кое-где на поверхности волн вскакивали белые гребни. У берегов вставал седой туман, сливая очертания гор с береговой линией. Зная часы отлива, я нисколько не тревожился за мою дальнейшую участь, пока находился в виду берегов. Времени до начала прилива пройдет достаточно, так как в этом благословенном месте он бывает только два раза в сутки. Мне оставалось надеяться, что меня заметят наши суда, возвращающиеся с ночного предприятия, или те, которые адмирал Того собирался послать с наступлением утра на рейд. Становилось все светлее. Я привязал весло к одной из скамеек наподобие мачты и повесил вместо флага мокрую куртку. Стало страшно холодно, но все же лучше померзнуть несколько часов, нежели утонуть или умереть с голоду.
Японский брандер, затопленный у Порт-Артура.
Часов в шесть утра я заметил на горизонте высокие столбы дыма: это шла наша эскадра на бомбардировку Порт-Артура. Крейсера шли, конечно, впереди. Затем, к великой моей радости, я увидел восемь или десять низких полос дыма: характерный признак быстро идущих миноносцев. Так как отлив вынес меня в море по прямому направлению от рейда, то я находился теперь приблизительно на высоте Ляотешана, следовательно, крейсера и миноносцы не минуют меня. Надо было воспользоваться этим обстоятельством и постараться обратить на себя внимание. Я взял весло с привязанной курткой в руки, взобрался на скамейку и стал размахивать во все стороны моим флагом, совершенно так, как это делали герои кораблекрушения в романах и на картинках. Хорошо, когда обладаешь некоторым легкомыслием. Серьезность моего положения не приходила тогда мне в голову. Вертясь во все стороны с курткой в руках, я думал только о тепле, еде и питье и ни о чем больше другом. Я даже не вспоминал о своей неудаче и о той дюжине храбрых людей, которые были под моей командой, а теперь, вероятно, погибли. На войне становишься совершенно равнодушным к себе и другим. Миноносцы быстро подходили и в скором времени заметили меня. Чтобы показать это мне, понимая, что я в отчаянии, они несколько раз подняли и спустили флаг, а я в восторге, что поем и отогреюсь, так высоко подбросил мое весло с курткой, что оно, описав громадную дугу, упало в море. Через несколько минут ко мне подошел "Сазанами", два матроса спрыгнули ко мне в лодку, привязали ее, и в следующий момент я был, как тюк, поднят и перенесен на борт. Но я слишком понадеялся на свои силы: в конце концов они изменили мне. Мои ноги казались отмороженными, так как лодка была полна воды, которую я и не заметил, пребывая все время в полусознательном состоянии. Командир, мой старый приятель Курозли, был несказанно удивлен, выудив меня при подобных обстоятельствах. Я не мог ничего рассказать и только стучал зубами, стараясь объяснить, что я голоден. Меня отнесли в каюту командира и уложили на его койку. Я скоро оправился, и меня начало забавлять мое пребывание на торпедном судне в качестве пассажира. Я появился как раз в то время, чтобы увидеть, как наши миноносные суда вступят в бой. Наши броненосцы находились за нами, следовательно, еще дальше от рейда и стреляли время от времени из средних орудий. Русские, с тех пор как Макаров начал ими командовать, стояли в боевом порядке на рейде. Я насчитал пять линейных судов и большое количество крейсеров, которые теперь быстро шли на нас, то есть на находящиеся позади нас, наши крейсера. Мы удирали на всех парах, что нам и удалось, благодаря тому, что расстояние между нами с самого начала было очень велико. Я заметил их: это были "Аскольд", "Новик" и "Баян". После неудачи с пароходами наша эскадра не хотела вступать в бой, а потому и ушла, взяв юго-восточный курс. Когда Порт-Артур скрылся из виду, мы были все собраны сигналом с флагманского судна, и "Миказа", "Яшима", 3 броненосных и 2 маленьких крейсера получили приказ идти за углем в Сасебо. Остальной флот остался, как всегда, под Порт-Артуром, с крейсерами впереди. По всей вероятности, часть броненосцев прикрывала в это время высадку войск в Цинампо. По дороге в Сасебо я сосчитал наши торпедные суда. Удивительно, но ни одно из них не только не утонуло, но даже и не было выбито из строя во время нашего ночного предприятия. По-видимому, русские сосредоточили все свое внимание на пароходах. Им удалось расстрелять их всех, прежде чем они достигли прохода. Миноносец, утопивший мой пароход, был "Сильный", и наши ему потом хорошо отплатили. Он больше не был в состоянии маневрировать и выбросился на берег. На обратном пути я посетил "Акацуки", где у меня остались почти все вещи, и мой заместитель встретил меня с радостным изумлением: он думал, что я лежу на морском дне, как вся моя команда, из которой не спасся ни один человек. За это время "Акацуки" не сделал ничего толкового, и моего заместителя на нем преследовали постоянные неудачи. В этот вечер, когда он выходил из каюты, на него свалились три ящика с зарядами, сбили его с ног и так ушибли, что он почти всю ночь пролежал в обмороке. Штурман пока занял его место. Кажется, пора мне принять снова командование судном. Но пока мы сидим здесь и собираемся с силами, так как матросы и офицеры совершенно изнурены. Надо надеяться, что наступающая весна облегчит наши плавания. В нашем теперешнем состоянии нам трудно противостоять врагу, и как бы энергично ни действовали наши молодцы, они никогда не бутут на должной высоте. И это, конечно, не их вина. Мне мое приключение и холодное купание принесло порядочный вред: рана на плече открылась, началась лихорадка, самочувствие стало отвратительным. Надеюсь, что к следующему выходу мое здоровье восстановится.