Нам привезли целую массу зарядов, и сам пароход представляет, на мой взгляд, какую-то адскую машину. Все его дно заполнено камнями и цементом, а сверху налит керосин и другие горючие составы – смесь, придуманная на верфи. Предполагается, что, когда судно пойдет ко дну, эта воспламеняющаяся смесь всплывет на поверхность воды и будет поджигать все окружающее -что именно, этого никто не знает. Керосин-то, конечно, будет гореть при условии, что мы сами, а не неприятель, пустим пароход ко дну. Как только судно достигнет указанного места, я подожгу патроны, некоторые посредством электричества, некоторые просто при помощи фитиля. За минуту перед этим все вентили в дне судна будут открыты, а затем – спасайся, кто может! Мы сегодня целый день репетировали, и я думаю, что на дно-то мы его пустим: взрывчатых веществ, лежащих на дне, было бы достаточно и для броненосца. Что касается последнего акта, а именно спасения, то в нем я сильно сомневаюсь. Я прикажу надеть каждому из матросов спасательный нагрудник, а к корме привяжем лодку. Вот все, что можно сделать. Может быть, миноносцы сослужат нам такую же службу, какую сослужил «Акацуки» при первой попытке запереть проход.
Завтра рано утром мы выходим в количестве четырех пароходов и шести торпедных судов. Один из крейсеров эскадры передаст нам распоряжение адмирала. Того думает в то же утро произвести бомбардировку. Сейчас мы получили планы прохода, и там уже нарисованы наши пароходы в тех местах, где мы должны их потопить. Признаюсь, на бумаге это выходит очень просто. Мне пришло в голову передать кому-нибудь мой дневник, так я уверен в том, что останусь ли я жив или нет, а тонуть во всяком случае придется. Я отдам его командиру ’Миджано», когда он пойдет за углем в Сасебо, он отдаст его по принадлежности. Итак, мои распоряжения о земном имуществе сделаны.
Неужели я снова здесь? Не думалось мне, что я когда-нибудь открою эту старую тетрадь. Она может радоваться; то, что я вношу в нее, случается не каждый день. Неизвестно, что предстоит еще впереди, а поэтому я спешу записать мое последнее приключение. Эго ведь далеко не шутка – быть во время войны командиром миноносного судна или распоряжаться потоплением парохода. Я давно не глядел в зеркало и когда случайно увидел свое отражение, то испугался. Я никогда не отличался красотой, но теперь я выгляжу морщинистым, исхудавшим. Платье стало мне так широко, что висит как на скелете, а все кости ноют от ревматизма. Ах, хоть бы стало потеплее! Я далеко не изнежен, моя команда тоже, но жизнь на миноносце зимою, при плохом питании и без малейшего удобства, не в состоянии долго выдерживать ни один из нас. С ног валит. К тому же суда все более и более протекают, дождь, снег и волны проникают сквозь палубу в каюты, и ни у меня, ни у матросов не найдешь сухого уголка. Все это я только что испытал на борту «Сазанами». Путешествие, действительно ,было ужасно, но я должен быть благодарен этому судну за спасение; без него я бы, наверное, утонул, а в воде кроме того, что мокро, еще и холодно – два обстоятельства, которых я не переношу. Наше предприятие, конечно, опять не удалось. Я постараюсь передать мои воспоминания о происшедшем, то есть о некоторых деталях всего происшедшего, именно о том, что я лично видел; об остальном же я расскажу со слов командира «Сазанами».
Итак, вечером 26-го мы вышли в море. Миноносцы шли впереди, а четыре парохода сзади. В два часа утра 28-го мы пришли к Порт-Артурскому рейду. За нами шла эскадра, сначала крейсера, а потом линейные суда. Они намеревались, несмотря на темноту, обстреливать гавань, чтобы отвлечь внимание русских. Рейд опять находился в совершенной темноте, ни в гавани, ни на суше не видно было ни одного огонька. Торпедные суда продолжали вести нас и на рейде. Мы шли гуськом, делая по семи узлов, и я сомневаюсь теперь в разумности этого маневра. Нам следовало идти каждому самостоятельно и с возможной быстротой. Такой большой флот врагу легче было заметить. Прежде чем нас увидали, мы подошли к самому проходу, но вдруг, это было приблизительно в четверть третьего, раздался сильный залп. Очевидно, нас подстерегали маленькие суда, по всей вероятности, канонерские лодки. Одна из них, находившаяся слева, осветила нас прожектором и открыла огонь. В ту же минуту начали стрелять обе береговые батареи и некоторые суда, находившиеся справа и спереди. Мы тоже стреляли, как могли, и бежали со всей скоростью, очень незначительною в общем, так как пароходы были сильно нагружены. Я сам стал за руль, а люди стояли наготове у вентилей и электрических проводов, ожидая условленного сигнала – продолжительного свистка сирены.
Это были минуты неописуемого волнения и суеты. Дело было труднее торпедной атаки, так как я должен уловить нужный момент для потопления судна, а потому страшно напрягал внимание при входе в гавань. Сознаюсь, что я абсолютно ничего не видел в темноте и держал курс по часам и компасу. Кажется, мы шли верно, так как и остальные суда держались того же курса. Но знать с точностью, на каком месте мы находимся, было невозможно. Ослепляющие огни прожекторов, огонь и дым выстрелов спереди, слева и справа, вся эта картина производила на возбужденные нервы впечатление громадной темной комнаты, в которую врываются лучи света, не освещая ее. Стремишься с протянутыми вперед руками к блестящей полосе, а натыкаешься на стену или мебель.
Но эта неизвестность не могла долго длиться. Внезапно идущий впереди меня пароход замедлил ход. Я подумал – и как потом оказалось, совершенно верно, – что снаряд попал ему в котел или машину. Я повернул руль слегка влево, скомандовал: «Полный ход!» и обошел товарища в расчете, что все внимание врага направлено на него, а не на меня. Хотя теперь ни одно судно не заслоняло меня, я все-таки не мог уловить моими усталыми и ослепленными глазами ни малейшего очертания берега, по которому можно определить, где именно я нахожусь и держу ли курс к проходу. В это время, когда я стоял, напрягая изо всех сил зрение, мой канонир схватил меня за плечо, повернул к левому борту и протянул по тому же направлению свою руку. Мое следующее движение было – сиг нал орудиям левого борта. Я махнул рукой, так как услышать что-нибудь было немыслимо в подобном вое и свисте, раздававшемся со всех сторон.
Маленькая миноноска, освещенная прожектором русских (они все еще не умеют управлять ими), неслась на меня. Она бежала на всех парах, что было видно по высоко поднимавшемуся перед ее носом фонтану белой пены. В первую минуту я не сообразил, что мне надо делать: уйти в сторону? Это, конечно, удастся, но тогда я могу легко сбиться с курса, и мне невозможно будет до конца выполнить возложенное на меня поручение. По всей вероятности, я нахожусь уже у самого прохода, еще несколько минут – и я буду у цели. Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, мешаясь с желанием повернуть к миноносцу и таранить его. Но вдруг я внезапно решился на первый исход и стал уходить со скоростью, доступной моей машине, причем все время стреляя с левого борта. Если бы у меня вместо старых пушек были настоящие усовершенствованные орудия или хотя бы одно 80-мм калибра, дело повернулось бы совсем иначе. Пришла же кому-то в голову идея снабдить нас этими развалинами, не имеющими ни силы, ни скорости, ни правильности удара. Русский миноносец тем временем быстро приближался и вдруг вильнул в сторону. Я зорко наблюдал за ним, и мне показалось, что выпущенная торпеда должна была пройти мимо цели. Я моментально сбавил ход и взял в сторону, надеясь, что торпеда пройдет мимо носа моего судна. В следующий момент я уже не надеялся больше на это, а попросту барахтался в воде, пуская пузыри, так как температура была далеко не тропическая. Я ошибся, а русский, надо отдать ему справедливость, целил отлично. Если бы я не задержал ход, то торпеда врезалась бы как раз между машиной и котлом. Но она попала в нос, и то, что случилось со старым пароходом, достаточно объясняется моим присутствием в воде. Торпеда сделала в нем, должно быть, громадную пробоину, так как он не имел двойного дна. От сотрясения мы все моментально попадали, и я совершенно оглох на несколько секунд от страшного удара. Долго рассуждать было некогда, так как судно быстро опускалось в воду носом. В следующую минуту мостик был уже в воде, а вместе с ним и я. Я старался изо всех сил уплыть подальше от парохода, так как слышал, что водоворот от оседающего на дно судна очень опасен. Но ничего подобного я тут не заметил, вероятно, потому, что место было мелкое. Когда я немного отдышался и разобрался в окружающей темноте, то увидел в нескольких метрах от себя конец торчащей из воды лодки. Эго была та самая лодка, которую мы взяли на буксир. Привязанная к корме длинными снастями, она, благодаря этому, не ушла за пароходом, а держалась на поверхности. Я подплыл к ней, и, нырнув, мне удалось схватиться за снасти. Тогда я вытащил нож, который ношу, как все матросы, на шее, и обрезал их. Лодка вынырнула вверх и поплыла, а я держался за конец веревки, который обмотал вокруг руки.