Николаев хорошо знал и ценил философов, писателей, некоторых политиков, при этом считал, что бауманцы, с их рациональным подходом и дисциплиной, могут освоить любую гуманитарную профессию, а выпускник гуманитарного вуза никогда не станет инженером. (Вероятно, он был не совсем прав: хорошим гуманитарием стать ничуть не проще, чем хорошим инженером.)
Трудно не сделаться патриотом альма-матер, когда со стен бесконечных коридоров Училища на тебя взирают великие лица — создатели инженерных школ, систем оружия, руководители государства. На ритуалы посвящения в студенты съезжалась «могучая рать» — академики, Герои Советского Союза и Социалистического Труда, генеральные конструкторы, партийные деятели, космонавты. Славное имя «бауманец» было известно на просторах необъятной Родины: в Смоленске, Уренгое, Подмосковье, Норильске, Хакасии, на БАМе и на Сахалине, — везде, где прошли стройотряды, где построены нашими руками дома, пульпопроводы, дороги... Да и последние годы — разве тому не подтверждение? Сколько новых имен, засверкавших в политике и бизнесе, принадлежат выпускникам МВТУ. Я называю его по старинке, как и многие, кому не слишком нравится название «Университет».
Для нас, сейчас уже пятидесятилетних выпускников, а тогда студентов, Николаев был неотъемлемой принадлежностью Училища. Вот он — невысокий сутулый человек с шаркающей походкой, который идет, помахивая правой рукой. Редкие седые волосы коротко пострижены. На лацкане заношенного пиджака круглый значок члена Академии наук и звезда Героя Социалистического Труда. Если вы остановите его, он повернется к вам всем корпусом и будет внимательно слушать, доброжелательно кивая наклоненной вбок головой. При этом он может прикрывать глаза и подпирать щеку рукой. На трибуне держится прекрасно — говорит бодро, с необычными, ему одному присущими, оборотами речи: «комсомольская дача» — это он о стройотрядах. Рядом с цветущей молодежью он выглядит полузасохшим вековым деревом... Немыслимо представить «технилище» без ГАНа.
Николаев писал, что главным богатством своей жизни он считает коллектив МВТУ, его партийную организацию. И я был дитя коллектива Училища, который многому научил меня и дал путевку в жизнь. Теперь я ощутил всплеск индивидуализма. Я мечтал о личных достижениях, славе. Отрицал растворенность в общем труде. Все, что было сделано до тридцати, считал лишь подготовительной ступенью к великому поприщу. Хотелось непременно оставить о себе благодарную память. Форма приложения сил? Я точно не знал. Мне хотелось парить в разреженных высотах теории.
Николаев это тонко подметил. Он тактично подрезал корни моего честолюбия: хорошо делать работу — одно, а сильно желать успеха — совсем другое. Короткими репликами возвращал внимание к тому, от чего я бежал — к практическому делу. Передо мной был старый человек, гуманитарий по духу, обладающий энциклопедичными знаниями, который всю жизнь занимался инженерной работой, о чем, судя по всему, ничуть не сожалел. Стена, которой я окружил себя, дала трещину...
Почему меня так тянуло к нему? После той школы, которую я прошел в МВТУ, у меня сложилась своя система работы. Я был, казалось, организованнее, мощнее Николаева. К тому же не был сварщиком — у меня была совсем иная специальность.
Я тянулся к его мудрости. К широкому взгляду на вещи, выработанному долгой жизнью и той культурой, которая не прививалась системой советского образования. Старик светился миролюбием и терпимостью. Он отучал меня от фанатизма, неизбежного спутника узости мышления. Когда я приходил к Николаеву, ждал, естественно, его внимания. Я тянул на себя. Не помню, чтобы мы обсуждали его проблемы. Старый человек хочет передать, молодой — принять. «Ален был моим учителем; мне не нужно было от него ничего, кроме идей, ему не нужно было от меня ничего, кроме понимания», — мог повторить я вслед за Андре Моруа. Не могу сказать, что его уроки действовали сразу. Некоторые из семян, брошенных им, прорастают только теперь, спустя годы после наших бесед.
Мир и комфорт царили в его душе, и это привлекало к нему окружающих. Равновесие — вот ключевое слово его жизни. Во всяком случае, на завершающем этапе, который я застал. В моменты тревоги, сомнений хорошо было прийти к этому человеку, столь здоровому душой, полному разума и светлой радости, необидной иронии и тонкого юмора. Он всегда старался найти компромисс. «Жить-то среди людей, а не среди степей», — сказал он мне однажды на резкое высказывание о ком-то.