Учился он всю жизнь и так, что многие бы позавидовали. Бывало, спрашиваю его:
— Георгий Александрович, вы в гимназии двоек не имели?
— Ни в гимназии, ни в институте, да и троек не имел.
— Ну, тогда вы не студент.
— Правда? Почему же, Лешенька? — спрашивает наивно.
Помню его буквально перед смертью — лежит парализованный, а все старается еще чего-то успеть. Смотрит на меня пронзительно:
— Лешенька, уходить уж пора, а жизнь не пускает... Вот рецензию обещал, надо написать.
Не мог он по-другому.
— Знаешь, Сережа, — продолжает Киселев, — встречал я его знакомых, академиков. От иных, как, например, Патон, веет духом сосредоточения, чем-то неземным. А про Николаева не сказали б мы, что он гений, и талантом выдающимся не обладал, но образованность — высочайшая. По работоспособности, потрясающей обязательности ему не было равных.
— Разве это не проявление таланта?
— Тут большую роль сыграло воспитание. Мама помогла стать ему полноценным и сильным. Зато и держала в ежовых рукавицах, пока была жива.
— Возможно, от Евгении Владимировны он и перенял это редкое качество учительства. И стал не биологическим, а научным, духовным отцом для многих...
— Да. Посмотри, скольких «детей» он после себя оставил: не десятки — сотни. Слава Волков, Алешин, Винокуров и Сагалевич (ушедший из жизни) молятся на него. Отец столько не сделает для детей, сколько он сделал для нас. Поэтому Георгия Александровича каждый день вспоминаем. Созваниваемся между собой, будто его родные:
— Леш, ты сегодня к Георгию Александровичу идешь?
— К трем часам...
— А я к двенадцати пойду...
И приезжаем: кто цветочки положить на могилу, кто в тишине с ним поговорить. Нет его давно, а ведь идем. Может, женись он, заведи детей — не сделал бы столько для других. А может, наоборот, расцвел бы — кто знает?
— А о чем Николаев говорил перед смертью? — перевожу я тему разговора. — Меня заворожила его последняя беседа о космосе...
— Он до последнего боролся за жизнь. Лежал в академической больнице, старался гулять. Любил ходить, опираясь на меня. Глянет в чью-то сторону: «Этот скоро уйдет, потому что не поднимается с постели...»
А потом сам слег, парализовало его. Поначалу надеялся: встану, мол, но вскоре понял: не встанет. Все говорил мне:
— Пора, Лешенька, куда уж... — и тут же: — А вот рукопись надо прочесть, обещал.
— Было ощущение, что перед смертью он стал видящим. Человеком с космическим сознанием. Это так не вязалось с его материализмом...
— Он был глубоко верующим.
— Что вы говорите?!!
— Да, да. Я понял это давно. Шуткой этак начинает повторять: «Отче наш, иже еси на небеси...» Все христианские заповеди он знал назубок, говорил, что их в гимназии выучил. Теперь я понимаю, что и жить он старался по ним.
— По вере был христианин?
— Истинный.
— В церковь ходил?
— Нет. Как можно было! — ректор вуза, курируемого ЦК КПСС! Боялся. Если и начинал о вере, то все вроде шуткой. Однажды мы, молодежь, ерничали на тему Бога. Он повернулся к нам с улыбкой: «Ну нас в гимназии такое было. Мы пытали учителя Закона Божия: «Отче, если Господь всемогущ, может он сделать такой камень, что сам поднять не сможет?» А учитель строго отвечает: «Господь может все». Так дед удерживал нас от богохульства — не прямо, а иносказательно... Однажды он предложил мне, как бы играя:
— Сегодня, кажется, Прощеное воскресенье. Зайдем к маме, попросим у нее прощения?
Пришли, я — бух на колени:
— Евгения Владимировна, простите за все, что было!
Старуха этак по голове моей: прощаю, прощаю... А я нутром почувствовал — не понравилось ей, что ерничаю. Но тут Георгий Александрович подошел: «Мамочка, прости за все» — и сказал это серьезно.
— Прощаю, прощаю... — уже по-другому ответила она.
— Сам дед умел прощать многое, — завершает беседу Киселев и с задумчивой улыбкой покачивает головой, словно вспоминая что-то важное.
Николай Павлович Алешин, академик
К заведующему кафедрой «Технология сварки и диагностики», академику РАН Николаю Павловичу Алешину я пришел после ритуала посвящения в студенты и последующего собрания профессоров и преподавателей в Большом зале Дома культуры МГТУ.
Разгоряченный, я вытянулся на стуле в крошечной приемной. Зашел крупный мужчина, знакомый мне в лицо. Мы разговорились, не называя друг друга по имени.