Мы организовывали лазерные школы в Эстонии, Ростове Великом, Усть-Ноорусе, Звенигороде, где был пансионат ЦК ВЛКСМ. И везде как штык был Георгий Александрович. Он прилетал, открывал школу, присутствовал на первых заседаниях, и на следующее утро мы его провожали. Больше чем на день ему редко удавалось вырваться.
Бродили как-то в Усть-Ноорусе, там дачи писателей, художников — красиво, интересно. Я рассказываю:
— В Варне по приглашению ЮНЕСКО я читал доклад в Институте Жолио-Кюри. После семинара болгары оплатили нам поездку по стране. Мы поехали с женой, нас сопровождал известный болгарский теплофизик, профессор Михаил Дмитриевич Михайлов.
Привез он нас в горное селение, где живут шопы, которые славятся тем, что ходят по раскаленным углям. Наступил вечер. Шопы приплясывают, вводя себя в транс, затем пошли по огненной полосе, прямо по углям! Вдруг, неожиданно для себя, я говорю жене:
— Пойду за ними.
Разуваюсь, засучиваю штаны... Ступаю на огненные угли и иду — прямо за ними. Все вокруг смеются, думают, переодели своего для пущего смеха, выдают его за туриста.
Рассказывал я это Георгию Александровичу в присутствии жены, живой свидетельницы. Как он заинтересовался!
Феномен интересовал Николаева как ученого. В свои 80 лет он с колоссальным интересом воспринимал все новое. Это качество обычно присуще детям.
У Георгия Александровича было удивительное сочетание детской беспомощности в решении житейских вопросов и мощи в научной, педагогической, административной работе. Ему не хватало времени, денег и рук для того, чтобы позаботиться о себе; незнакомый человек, возможно, и воспринял бы его как беспомощного старика. Но те, кто знал его, понимали, что на эту сторону жизни Николаев не обращает никакого внимания. Его жизнью была наука. Как только он попадал на совещание, лекцию — это был совершенно другой Георгий Александрович. Собранный, сильный, волевой. К нему всегда можно было прийти за советом, за помощью.
— Это отмечают все...
— Георгий Александрович умел заметить в человеке хорошее и всячески поощрить. Это дано не каждому. К слову сказать, Александр Иванович Целиков — выдающийся ученый, но школы не оставил в отличие от Николаева.
Только поднялся А.И. Акулов — он его в Индию... Помню, приезжает Акулов из Индии, где проработал 2-3 года представителем ЮНЕСКО. Под воздействием южного климата у него стало сдавать сердце. Он написал просьбу о переводе на родину. Ответ был традиционный: отпустим, если подберете замену. Он обратился ко мне: «Саша, ты молодой, крепкий, доктор наук, берись за это дело. Будешь создавать крупный сварочный институт — на 2-3 года работы по горло! Ты знаешь, как я там жил? Трехэтажная вилла, садовник, гувернантка, шофер... Получал 2—3 тысячи долларов на руки».
— Я задумался, — рассказывает Александр Григорьевич. — Заманчиво... Мне было тогда лет 35. Зарплата на кафедре не так уж высока. Рассказал жене, она загорелась: Саша, давай поедем! Иду к Георгию Александровичу — а как же без него...
Объясняю: Индия, деньги большие...
— Вы знаете мой принцип, Александр Григорьевич: поступайте так, как сочтете для себя лучше. Но учтите: вы относитесь к категории людей, за которыми деньги будут сами бегать. Не бегайте за ними.
После этого случая я никогда не подходил к Георгию Александровичу с вопросом об изменении своей судьбы. Решил: МВТУ — моя жизнь. Тем более что здесь я рядом с учителем...
— Расскажите о последних его годах на кафедре...
— Он много сидел в своем кабинете, — говорит Григорьянц. — Как же любил всех нас встречать! Чай заваривал, принесет баночку варенья — свой продукт, не с базара!
У меня два святых дня: 17 января, день рождения Георгия Александровича, и 18 мая, день его смерти. Я обязательно иду на кладбище. В этом году в январе не нашел у могилы ничьих следов, от этого не по себе стало. Зато весной, 18 мая, у памятника было много живых цветов. Я приехал сразу после заседания экспертной группы у ректора. Вернулся, ректор Игорь Борисович Федоров спрашивает: «Александр Григорьевич, вы, наверное, уже были на кладбище?» — «Был», — отвечаю. — «Жаль, мы бы с вами вместе махнули...»
— Не знаю, — продолжает Григорьянц, — кого я чаще вспоминаю — отца или Георгия Александровича. Это не показуха, а что-то глубокое и основное. Сажусь за письменный стол и гляжу на портрет...