Когда впервые в 1935 году я пришла в квартиру Дау в Юмовском тупике Харькова, почти так же был сервирован стол, и всегда розы. Но глаза Дау сверкали, ослепляли меня, луч сияния его глаз магически меня сковывал, а сам Дау был воплощением восторженного порыва. Он моментально сорвал с себя одежду, было что-то священное в его неудержимом стремлении, нагота его была прекрасна, ни тени смущения, как все безыскусственно чистое, созданное самой природой! Обнажался он перед женщиной впервые, в своих помыслах он был чист, целомудрен и девствен. Грязные помыслы у Ландау отсутствовали всегда. А художник стыдился, чего?
— Я вижу, у вас Даунька здорово «почесал язык».
Не смущайтесь, это его выражение. Он во время сеансов, конечно, молчать не мог, о физике с вами не поговоришь, как педагог он решил вас научить, как правильно надо жить?
— Да, он меня познакомил с этой своей теоретической работой, он её очень высоко ценит. — Дау очень талантливый педагог, ему удалось воспитать вас. Ведь вы совсем не похожи на ловеласа, принимающего в своём художественном ателье девушек, где за натуру пишите их портреты.
Он с ужасом замахал руками, в изнеможении сел.
— Как можно, вы такое говорите! Скажу вам правду, я когда вас увидел, обомлел. Вы очень красивы, мне как художнику захотелось писать с вас портрет. Лев Давидович мне сразу начал излагать теорию, как надо правильно жить. Я с удивлением его спросил, неужели он изменяет своей жене. «Ещё как! Встречаясь с другими девушками, я только ярче воспринимаю её совершенство. Кора действительно очень красива». — «Лев Давидович, а вы не боитесь, что ваша жена может вам изменить?». — «Неужели я выгляжу таким пошляком, что могу придерживаться этой пошлой двойной морали, что можно мужчинам, того нельзя женщинам! Мужчины всегда забывают, что сами заводят романы с чужими жёнами, а их жены заводят романы с чужими мужьями. Я считаю, для человека может быть одна мораль: женщина равноправный член нашего общества и у нас одна мораль для женщин и мужчин. Если бы мне моя жена не изменяла, я бы считал, что я её угнетаю, пользуясь сам неограниченной свободой свободного человека, живущего в свободной стране. Я за символические „рога“ рогатых мужчин, не все рогатые мужчины умеют их носить с достоинством, рогам никогда не вырасти, если ваша жена не красавица, не очаровательна, не прелестна, не соблазнительна до чёртиков!» — «И вы не ревнуете свою жену?» — «В цивилизованном обществе ревности не должно быть, человеческая подлинная культура и ревность несовместимы. Я культурный человек!» — «Лев Давидович, а если я вам признаюсь, что влюбился в вашу жену с первого взгляда». — «Из симпатии к вам я вам помогу, я её завтра одну пришлю посмотреть портрет».
Я обо всем этом догадалась по сервировке стола. Согласитесь, флиртовать с мужчиной по рецепту мужа несоблазнительно.
— Пожалуйста, не думайте ничего плохого, я действительно хочу написать ваш портрет.
— Итак, вы хотите написать мой портрет, в одетом или в раздетом виде?
— Ну что вы, конечно, в одетом, и даже вот в этом вашем осеннем костюме, очень красиво сочетается серебристая каракульча с алым платком на голове. Вам поразительно к лицу этот платок.
— Нет, не выдержали вы испытания. Пусть Даунька займётся ещё вашим воспитанием.
Я поспешила уйти, было весело на душе, получить столько комплиментов! От самого художника. Домой вернулась радостная, весёлая. Дау, услышав, что я пришла, слетел со второго этажа в один миг мне навстречу.
— Коруша, я всегда тебе говорил, носи только красное, это самый прекрасный цвет в природе, не зря его революционеры сделали своим знаменем. Тебе очень идёт красное. Как тебе понравился художник?
— Твой портрет очень понравился, ну а художника ты ещё недовоспитал!
— Я вижу, он не в твоём вкусе, а жаль! Он в тебя влюблён, написал бы замечательный портрет! Коруша, все-таки тебя, наверное, мама в детстве уронила, ушибла голову. Ты не пользуешься своей красотой. Художник, влюблённый в натуру, создаёт шедевры! Такой талантливый художник, имела бы замечательный портрет. Дура и есть дура, от Никогосяна тоже отказалась. Никогосян — очень талантливый скульптор, как хотел в мраморе сделать твой скульптурный портрет, не всякой красивой женщине выпадает счастье иметь портреты настоящих, талантливых художников. Ну пусть художник оказался не в твоём вкусе, скажи, чем плох Никогосян? Он имеет очень большой успех у женщин.
— Бедный Зайка, я не оправдала твоих надежд. Куртизанка из меня не получилась, я мыслю и воспринимаю жизнь немного иначе, чем ты. Помнишь роман «Мужчины предпочитают блондинок, но женятся на брюнетках»? Героиня романа хорошо усвоила нравы буржуазного общества, её девиз жизни: «Любовь проходит, а бриллианты остаются». Я не могу сказать: красота и молодость пройдут, а портрет и скульптура останутся. Зачем они мне нужны, если как необходимую нагрузку я должна терпеть общество этого самого Никогосяна, хотя он очень смешной. Дау, когда последний раз на Николиной горе у Капицы за ужином он сидел рядом, очень уговаривал меня пойти с ним в театр. Со своим армянским выговором он так сказал: «Ты почему не хочешь пойти со мной в театр? Знаешь, какой я надену красивый костюм, у меня есть такая красивая рубашка с галстуком, мне очень идёт. Я как захочу, так красиво оденусь». Не могла же я сказать этому скульптору: меня пленил навек один мужчина. Разве после этого можно размениваться на мелкие чувства?