— Дауленька, что эти врачи тебе сказали?
— Коруша, они мне ничего не сказали. Понюхали, понюхали и прочь пошли. (Цитировал Гоголя всегда).
Да, этих врачей разговорчивыми не назовёшь. Потом мне сообщили: рентгеновское обследование показало камни в жёлчном пузыре с грецкий орех. Как следствие забрюшинной гематомы, за годы болезни гематомы обизвестковались и превратились в камни. По-видимому, и вся печень в таких обизвестковавшихся гематомах. В печени нет нервов, они болей не дают. А камни в жёлчном пузыре необходимо удалить, надо оперировать. «Я согласна на операцию, — поспешила ответить я. — И муж тоже согласится. Чем скорее, тем лучше».
Сама подумала: прежде чем до желчного пузыря доберутся, увидят, что происходит в кишечнике.
На следующий день в больнице мне сообщили: жёлчь проходит, камни жёлчи не задерживают. Поэтому необходимость в операции отпала. С таким диагнозом в конце ноября я Дау привезла домой. Этот диагноз меня не взволновал, если камни не мешают жёлчи выходить, возможно, их и вовсе нет. Я знала измотанную нервную систему Дауньки: когда он ложился раздетый на холодный металлический рентгеновский стол, он превращался в напряжённый нервный комок. Возможно, просто были нервные спазмы, не пропускавшие пунктира.
Так и оказалось впоследствии: при вскрытии — печень чистая, без изъянов, как у новорождённого ребёнка, жёлчный пузырь чист, никаких камней нет, обизвестковавшихся гематом тоже нигде не было.
В день приезда Дауньки из больницы в почтовом ящике без конверта достала бумагу с отпечатанным на машинке текстом. Не читая, я отдала её Дау. А сама спешила сервировать стол для обеда. Через некоторое время, войдя в комнату Дау, я была потрясена его опустошённым взглядом. Его внезапная подавленность поразила меня, он был так счастлив возвращению домой, с таким нетерпением ждал Гарика и Свету, и вдруг такая внезапная отрешённость.
— Даунька, что случилось?
Он безжизненным, вялым жестом поднял руку с этой бумагой.
— Коруша, где ты её взяла?
— Даунька, в почтовом ящике. Она даже не согнута, была без конверта.
— Да это Женька сам её напечатал и опустил в ящик.
— А в ней что-нибудь плохое?
— Куда хуже. Это мой приговор.
— Дай я прочту.
«В издательство „Наука“
Настоящим сообщаю, что я не возражаю против того, чтобы для сохранения преемственности со всем Курсом, на левом титульном листе книги «Релятивистская квантовая теория» над словами «Теоретическая физика» была указана моя фамилия.
Академик (Ландау) 24/Х1-1967г.»
Я сразу все поняла. Как я могла не прочесть и отдать Дау? Это было непростительно, надо было уничтожить, не показывая Дау. Но я решила, что это институт оповещает, когда Дау прийти на очередной семинар. Обычно институтские бумаги опускались для Дау, не запечатанные в конверт.
— Коруша, подумай сама. Я ещё в юности задумал создать этот курс теоретической физики. После этого курса — очень хорошего учебника для начинающих молодых физиков — я ещё мечтал создать учебники для школы. У меня была заветная мечта — сделать в нашей стране образование лучшим в мире. А теперь я знаю — последние два тома мне не суждено дать физикам.
Говорил он тихо, медленно, как человек, потерявший все. А сколько затаённой боли и горечи! Я разрыдалась.
— Даунька, мой драгоценный! Ты очень большое значение придёшь этому подлецу Женьке. Он с младенчества усвоил, что на горе и несчастье ближних нужно создавать своё благополучие. Я забыла все его злые обиды, я ему устроила зеленую улицу, чтобы он посещал тебя. Было мнение, что этот «капуцин» вопьётся в тебя, и ты начнёшь заниматься ну не физикой, а начнёшь работать над книгами. Я в это не очень верила, к этому меня вынудили медики. Дау, прости меня. Я его допустила к тебе, у тебя ещё тогда полностью не восстановилась память.
— Коруша, но все это говорит о том, что я обречён и что я не выздоровею. Коруша, мне с тобой в прятки играть нечего — я обречён. Боли у меня никогда не исчезнут, в физику я не вернусь! Иначе Женька не позволил бы себе подобной наглости. Ты ведь меня, Коруша, любишь?
— Ну ещё бы, Даунька. Если честно — ты мне дороже Гарика. — Я так и думал. Ты должна мне помочь. Пойми, жить без физики я не могу. Коруша, помоги мне кончить жизнь.
Как это было сказано! Я задохнулась от рыданий. Я умоляла, я все отрицала. Я действительно очень верила, что Дау скоро выздоровеет. Но на все мои уверения, на все мои мольбы, он ответил тем же отрешённым голосом:
— Ну что ж, придётся самому. Я так надеялся на тебя, на твою мне сейчас так необходимую помощь.
— Даунька, вот придёт Вишневский…
— Коруша, хватит. Чук умер на руках Александра Александровича. А его последний звонок ко мне был полон радостных надежд на выздоровление. Смерть есть нормальное природное явление. Я не боюсь смерти, но жить в мучительных болях без физики я больше не могу! Существовать без науки невозможно! Мне хотелось от тебя ничего не таить, ничего не скрывать. Ближе тебя у меня никого не было и нет, а ты отказываешь мне в необходимой помощи, без ненужных мучений уйти из жизни. Это жалкое существование без физики — для меня хуже смерти!