— Нет, Дау, я еще не могу уйти. Дау, я сам знаю, когда мне уйти.
Но 31 марта Даунькина палата встретила меня плотно закрытой дверью.
— Что случилось?
— Срочный консилиум. Приехал Вишневский.
Без сил опустилась в кресло.
Кто-то принес мне сердечные капли. Как медленно тянулось время.
Наконец из палаты вышли Вишневский, Бочаров и Арапов. Их лица сказали все! Войти в палату — не могу. Не могу встретить пытливый взгляд Дау. Нет, охватившее меня отчаяние снять с лица невозможно! Он сразу увидит в моих глазах свой приговор. Нет никаких сил переступить порог палаты Дау.
Главврач больницы Академии наук Григорьев был на высоте. Больной был обеспечен всем, ни в чем, ни к кому у меня не могло быть претензий. И по сей день я испытываю глубокую благодарность к Григорьеву и Симоняну. Медики сделали все возможное! Но выстрелил тот тромб, из той вены, от того тромбофлебита, который академик Ландау получил из-за отмороженной ноги, когда 25 декабря 1964 года он по устному приказу вице-президента Академии наук СССР Миллионщикова был насильно выдворен из больницы в разгар зимы.
31 марта, уже темно. Я дома, рядом Гарик. Я, кажется, не теряла сознания, но ничего не помню. Помню только глубокую печаль на лицах Вишневского, Бочарова и Арапова!
— Гарик, ты сегодня заходил в палату к папе?
— Нет, мама. Я не смог.
— Гаренька, я тоже не смогла.
Сегодня 1 апреля 1968 года. Сегодня понедельник. Сегодня 8-й день после операции. Сегодня первый день, когда кончились мои силы. В больницу ехать не могу, встать тоже не могу, шевелиться тоже не могу. Гарик рядом! Еще вчера неслась на крыльях надежды в больницу! Сегодня 1 апреля — традиционный день шутки на планете. Как любил этот день Дау! Сегодня уже вечер 1 апреля 1968 года. Опять черные, зловещие сумерки сгущались. Мы с Гариком молча смотрим на телефон. Стрелки часов подползали к 10, зловещий телефонный звонок раздался. Судорожно схватила трубку. Голос Кирилла Семеновича сказал: "Уже — конец!". Оглушила черная пустота. Ужасающая пустота, ужасающая чернота. Все исчезло, закачались стены. Нет! Нет! Нет! Этого не может быть! Я кричала, обрушилась лавина горя, она раздавит. Пусть. Жить ни к чему. И вдруг — серо-зеленое лицо сына. Совсем прозрачное, а в глазах горе и большой страх. Страх — уже за меня! Это я кричала, нет, нет, кричать нельзя и рыдать нельзя. Нельзя, нельзя терять себя, рядом сын! Есть сын! Его сберечь и как тогда, 7 января 1962 года, человека-женщину-жену победила мать, сегодня, сейчас, только сберечь сына. Помочь ему перенести горе, настоящее громадное человеческое горе, нельзя обрушить на его слабые, почти детские плечи и еще свое горе!
— Гарик, папка так любил шутку. И словно пошутил — умер в день 1 апреля.
Майя Бессараб
Штрихи к портрету Коры Ландау, моей тети
Впервые я увидела Дау (таково было неофициальное имя Льва Давидовича Ландау) во дворе нашего дома в Харькове. Это огромный двор на улице Дарвина, 16, где для детей было такое раздолье, что загнать нас домой было нелегким делом. Вероятно, Дау внешне выделялся в толпе, во всяком случае узнала я его сразу, хотя до этого видела лишь мельком, когда он проходил по коридору, направляясь в Корину комнату.
Мы занимали квартиру из трех комната, на тесноту никто не жаловался, впрочем, в нашей семье не принято было жаловаться. Тон задавала бабушка, авторитет ее был велик, дочери, все три, слушались ее беспрекословно. Звали ее Татьяна Ивановна Дробанцева, и было ей в ту пору лет пятьдесят. В 1934 году она все еще была хороша собой, ей даже сделал предложение учитель музыки, но она ничего не хотела менять в своей жизни. Быть может, в другое время все было бы иначе, однако, в те годы в нашей семье произошло страшное несчастье, и все держалось на бабушке.
Харьков был похож на средневековой город, охваченный эпидемией чумы: повсюду слезы по тем, кого арестовали накануне, брали и жен, исчезали и дети.
Мой отец, прошедший путь от солдата до комдива, понял, что он тоже попадет в эту мясорубку, и, чтобы спасти маму и меня, оформил с ней развод — тогда это делалось моментально по заявлению одного из супругов — и уехал в неизвестном направлении. Мама просто с ума сходила, все знали, что НКВД находил беглецов. Нам пришлось поменять нашу большую четырехкомнатную квартиру в центре на меньшую, где у меня уже не было отдельной комнаты, чему я обрадовалась несказанно: жить в одной комнате с бабушкой, которую я так любила — об этом можно только мечтать. Но потом к нам с бабушкой подселили еще Надю, младшую из трех сестер. Это случилось после того, как однажды поздно вечером к нам прибежала Кора. Она была вся в синяках, заплаканная, в разорванном платье. То, что она рассказала, привело всех в ужас. Ее муж, его звали Петя, запустил в нее утюгом за то, что она плохо выгладила его рубашку. Попал в плечо. Когда мать и сестры увидели ее раны, они сказали, что больше не пустят Кору к мужу.
Он и раньше ее поколачивал, но они любили друг друга и быстро мирились. Это была на редкость красивая пара: про Петю говорили, что он как две капли воды похож на знаменитого голливудского киноактера Рудольфе Валентине, ну, а Кора непременно стала бы королевой красоты, если бы в те времена существовали подобные конкурсы.
Петю я не помню, помню только его фотографию, она и в самом деле свидетельствовала о мужественности и красоте. Что же касается его интеллектуального уровня, то он был невысок. Они жили на главной улице, на Сумской, и по вечерам он говорил жене: "Пойдем пройтица". Это был мастер на все руки, и он неплохо зарабатывал, хотя и не имел высшего образования. Но однажды Петя поехал в командировку, из которой вернулся… инженером! Смеясь, рассказал жене, что купил подлинный диплом.
На выпускном вечере в Харьковском университете, когда Кора закончила химфак, она познакомилась с Дау. Он пришел на вечер и попросил кого-то из коллег:
— Познакомьте меня с самой хорошенькой девушкой.
Ну, конечно, это была Кора Дробанцева.
Кора была смелая, ее трудно было обескуражить, застать врасплох. Помню, как ей удалось за две минуты вернуть спокойствие в нашу семью. Это было связано с Надей, она тогда училась на четвертом курсе, и незадолго до того рассталась с молодым человеком, за которого чуть не вышла замуж. Впрочем, романа никакого не было, они несколько раз ходили в кино, он ее провожал и раза два поцеловал. Звали его Филипп, Филя. Он был худой и мрачный, а Надя очень милая, веселая и так прекрасно училась, все обрадовались, когда она решила больше не встречаться с Филей. Но когда она сообщила об этом своему поклоннику, он сказал, что так с ним никто не смеет обращаться. Она, мол, вела себя таким образом, что он считал ее своей будущей женой.
Дальше — хуже. Надя достала из почтового ящика письмо, в нем лежала ее фотография с выколотыми глазами и порезами на шее; Филя шел за ней по пятам, когда она отправлялась в институт, и когда возвращалась домой; в институт ее провожала бабушка, обратно — группа студентов. Дома у нас все боялись, что Филя ее ранит, все это было ужасно.
Но как-то вечером, когда ненормальный бывший жених позвонил, чтобы покуражиться, к телефону подошла Кора.
— Надю! — потребовал тот.
— Филя, вы — говно.
— Вы не имеете права! — заорал оскорбленный донжуан. — Имею. Вы разонравились моей сестре, и все. Точка. Мужчина в таких случаях уходит. А говно распускает сопли. Кора повесила трубку. Больше о Филе никто не слышал.
Петру Леонидовичу Капице приписывают фразу: "Беда Дау в том, что у его постели сцепились две бабы: Кора и Женя". Это когда после автомобильной катастрофы начались скандалы между женой Корой и соавтором Дау, Евгением Михайловичем Лившицем.
Но взаимная неприязнь началась раньше, еще с тех пор, когда Лившиц занимал одну комнату в квартире Дау. Ну, а когда Дау не стало, и Коре кто-то сказал, что соавтор ее мужа получил деньги в каком-то немецком издательстве и за себя и за своего патрона, вот тогда Кора сорвалась. Я обо всем узнала от нее по телефону. Зная, что ее враг номер один очень пунктуален, она ждала его неподалеку от гаража около десяти часов вечера. Вокруг — ни души. Подъехал Женя, поставил машину, и, когда он запирал свой бокс, она нанесла первый удар. Он выронил ключ и бросился бежать. "Ты не представляешь, как он быстро бегает!" воскликнула моя тетя. Кора ежедневно занималась гимнастикой, она сумела догнать беглеца у его двери, но он никак не мог вставить ключ в замочную скважину, и тут она начала нещадно колотить его длинной палкой для гимнастических упражнений. "Он как-то странно повизгивал, а я все колотила его по заду, уже ничего не соображая, так далеко заводила палку и била с таким размахом, что могла бы перебить позвоночник, поэтому целилась пониже спины".