* * *
Гаспра. 22.VI.39
Корунька, любимая. Очень обрадовался, получив от тебя миленькое письмо. Не вздумай только теперь начать волноваться о моем здоровье. А для того, чтобы я не нервничал, самое главное, чтобы тебе было хорошо, и даже не просто хорошо, а очень хорошо и притом все время.
Почему ты ничего не пишешь про сочинскую путевку? Я чувствую, что ты там что-то жульничаешь. Вообще ты, воспользовавшись ревностью, так ничего и не написала о себе. А мне так хочется знать, что с тобой.
Еще целых шесть дней осталось ждать, пока я увижу тебя. Впрочем, увидеть — это пустяки, я должен почувствовать тебя всем своим телом, и глазами, и губами, и руками и т. д. А пока остается целовать на словах. Дау.
* * *
Гаспра. 23.VI.39
Корунечка, моя сероглазенькая. Сейчас я уже ни о чем другом почти не думаю, только рвусь к тебе, мечтаю о том, как буду гладить и целовать тебя со всех сторон, чувствовать тебя всем своим телом. Вот как я люблю тебя, а ты, когда меня выпустили, даже счастливой не стала.
Жди меня 28-го, поезд № 10, вагон № 6. Приходит он вечером, часов около семи (точно здесь узнать невозможно). Женьке я писал, чтобы он и другие никоим образом не встречали меня. Если он спросит тебя, то повтори ему, чтобы не приходил. Разве только ты не сможешь меня встретить и захочешь что-нибудь передать через него. На случай, если это письмо пропадет, я напишу о поезде еще пару раз. Люблю, люблю, люблю.
* * *
Гаспра. 24.VI.39
Корунечка, чудненькая моя. Обидно, что уже так и не получится ни одной настоящей ночи, поскольку ты 30-го работаешь. Придется в Москве дорабатывать.
Но самое главное это — как объяснить тебе, что ты не имеешь никакого права не заботиться о своем здоровье (я уже не говорю о счастии) и переутомляешься. Говоришь, что любишь меня, а обращаешься с моими вещами так небрежно. Ведь и серенькие глазки, и губки, и груди, и каждый волосок — все это мое и ты вовсе не имеешь права неосторожно обращаться с чужой собственностью, даже если ты и не очень любишь меня.
Крепко целую нахальную и лживую (жульничаешь с путевкой) девочку. Дау.
* * *
Теберда. 13.VII.39
Корунечка, дорогая.
Очень рад был, получив твое письмо. Карточки, впрочем, очень посредственные: не то, что те. Не телеграфирую тебе, т. к. сейчас ты, вероятно, уже получила мое письмо (это, кажется, 6-е или 7-е).
Здоровье мое в прекрасном состоянии. Сердцебиений нет никаких.
Напрасно ты, Корунька, стараешься узнать, что я хочу. Во-первых, я действительно сам не знаю. Во-вторых, для тебя этот вопрос настолько более сложен, что здесь ты одна должна решать. Мне важно только, чтобы ты была счастлива.
Когда получишь это письмо, телеграфируй, пожалуйста, день своего отъезда и Н. Афонский адрес, а то я не буду знать, куда писать.
Смотри, Корунечка, отдыхай как следует. Бояться тебе теперь нечего и можешь развлекаться как угодно. Ты ведь знаешь, что я от этого не буду меньше тебя любить. Пиши мне, Корунечка, почаще. Я так люблю получать твои письма. Крепко целую. Дау.
В этом письме его слова: "Для тебя этот вопрос настолько более сложен, что ты одна должна решать. Мне важно только, чтобы ты была счастлива". По своей человеческой честности и наивности ребенка он мог думать, что я, дав слово не ревновать, смогу это выполнить!
* * *
Теберда. 18.VII.39
Корунечка, любимая.
Получил сегодня два твоих письма сразу. Боюсь я всетаки за тебя. Что ты-де сама виновата, это не утешение. Если кто-нибудь нечаянно разбил драгоценную вазу, то разве можно оправдываться тем, что она неудобно стояла. С драгоценными вещами надо обращаться осторожно, а что может быть драгоценнее красивой женщины. Ведь я отвечаю не только за то, чтобы у тебя не было неприятностей, а чтобы ты была вообще счастливой.
Очень хорошо делаешь, что осторожно обращаешься с путевкой. Что бы ты в конце концов ни надумала, но отдохнуть ты должна обязательно. Я буду в Харькове 3-го в 12 час. 45 мин. и уеду, очевидно, 5-го вечером. Я бы, конечно, приехал раньше, если бы ты была в это время в Харькове, но, к сожалению, билеты надо заказывать задолго, а торчать в Харькове без тебя мне ни к чему.
О моем здоровье не беспокойся. Никаких сердцебиений и в помине нет. Крепко целую бедную сероглазую Корочку. Дау.
* * *
Теберда. 20.VII.39
Корунечка, дорогая.
Так приятно, просматривая письма на букву Л, увидеть твой почерк. Если бы я только знал, что нужно, чтобы сделать тебя счастливой. Но кто тебя разберет, и потому я даже советовать тебе боюсь. В кооперативное твое счастье при моем развратном стиле я тоже не верю. В результате я даже не могу отплатить тебе за то счастье, которое для меня связано с тобой. Ведь когда я думаю о счастливых минутах моей жизни, то я вспоминаю прежде всего те, когда я обнимаю тебя, а ты прижимаешься ко мне и я всем телом чувствую тебя.
Я здесь прекрасно развлекаюсь и чувствую себя очень хорошо, только в весе никак не прибавляю.
Чтобы ты обязательно хорошо отдохнула на курорте!!!
Крепко целую серые глазки.
Дау.
* * *
Москва. 1.Х.39
Корунечка, родная. Ну какие ты чудные письма стала писать. Когда их читаешь, все становится как-то веселее и лучше.
Как с твоим приездом? Как твое здоровье? Я сейчас все думаю, что тебе плохо, вероятно, в результате утомления. Приезжай, Корунечка, скорее, тогда мы обсудим, что с этим делать. Ведь я очень, очень люблю тебя, и когда думаю, что тебе плохо, мне тоже становится грустно. Крепко, крепко целую бедную девочку. До скорого свидания. Дау.
* * *
4. Х.39
Корунечка, дорогая моя.
Мне очень, очень жалко мою бедную девочку. Приезжай поскорее сюда, и мы все обсудим и придумаем, что делать. Имей, кстати, в виду, что если ты, как ты пишешь, "не хочешь причинять мне неприятности" — то не пиши, что твой приезд "не очень сильно интересует меня". Ведь ты прекрасно знаешь, что это явная неправда. Неужели я все это время так плохо обращался с тобой, что ты имеешь основания, когда тебе плохо, писать мне такие фразы. Я так сильно люблю тебя, Корунечка, и когда я знаю, что тебе плохо, я вообще не могу жить спокойно.
Приезжай, Корунечка! Я так жду тебя, а ты теперь вдруг пишешь, что вообще приедешь неизвестно когда. Ведь даже если тебе уж не так хочется видеть меня, ты хоть сможешь отдохнуть здесь. А ведь теперь же ты уже не боишься, что я могу изнасиловать тебя. Крепко, крепко целую. Жду телеграммы о приезде. Дау.
* * *
27. X.39
Корунечка, дорогая.
Ну зачем ты умствуешь о всякой ерунде? Что я мимоза какая-то, что ты боишься, что я переволновался при твоем отъезде. Все это ерунда! Ведь я очень, очень люблю тебя и возиться и волноваться для тебя я всегда готов (уже не говоря о том, что вся история была ерундовая).
Ты бы лучше написала о том, как ты там в вагоне с субъектом любезничала (который тебе вещи втаскивал). Мои дела в этом направлении обстоят прескверно. Просто хоть плачь! Крепко целую дорогую девочку. До скорого свидания. Дау. * * * 23 ноября, 1939 г.
Корунечка, любовь моя. Звонил тебе на прощание еще несколько раз с вокзала, так хотел услышать твой чудный голосочек, но так и не дозвонился. Очень смешно читать твои письма, в которых ты волнуешься по поводу моей любви к тебе. Ведь я просто по временам с ума схожу от любви к тебе, ведь ты такая изумительная, тебя вообще трудно не любить. А о других ты зря волнуешься. Подумай, Корунечка, ведь мы живем всего только один раз и то так мало, больше никакой жизни не будет. Ведь надо ловить каждый момент, каждую возможность сделать свою жизнь ярче и интереснее. Каждый день я с грустью думаю о том, сколько неиспользованных возможностей яркой жизни пропадает. Пойми, Корунечка, эта жадность к жизни ничем не мешает моей безумной любви к тебе. Напиши, что тебе сказали в поликлинике. Крепко целую серенькие глазки. Дау.
* * *
25. XI.39
Корунечка, любимая. Как жалко, когда от тебя нет писем, чтобы перечитывать их. Те письма, которые пришли за время моего отсутствия, к сожалению, совсем для этого не годятся. Ты не думай, Корунечка, что это оттого, что они «плохие»; дело просто в том, что когда я читаю их, то мне кажется, что тебе очень плохо, и от этого становится очень грустно. Ведь я так люблю мою чудную сероглазую блондинку, которая хитрым образом ни за что не хочет быть счастливой.