Кончиками пальцев я с трудом мог нащупать шрамы. Они были белые, почти незаметные, как будто меня резали чем-то очень острым и тонким. Лезвия прошлись по всему моему телу, разрезали каждую мышцу и связку, очертили ребра и скулы, вонзились под коленями, впились во внутреннюю сторону рук. И так было много раз. Оставили без внимания они разве что пальцы.
Месяц назад я как заведенный не мог оторвать взгляда от шрамов, найти смысл в них. Линии пересекались, создавали узор — но и все. Никакого потаенного смысла не было. Я был вынужден признать, что меня разбирали и собирали на части. Оттого и шрамы.
Ни один эликсир не помог стереть их, ни один магистр не смог сказать, чем их нанесли. Так же молчали маги и о том, сколько раз и как часто наносили мне удары. Как глубоко вошли лезвия.
Иногда я изо всех сил старался вспомнить, что происходило со мной эти десять лет. Но чаще я думал, что мне повезло, что не помню этого.
Может, потому меня так мучили кошмары? Что-то из моей памяти, то, что я не позволил себе вспоминать, вырывалось. И тогда я просыпался в холодном поту среди обугленных одеял и простыней.
Какая тут жена?..
Она убежала бы от меня с криками, а потом рассказала своим подругам или сестрам, за какое чудовище ее отдали. Если когда-то я и надеялся на мир между нами, на уважение, то сейчас… не с таким телом и лицом.
Остальные письма были настолько же нужными мне, как и договор о браке. Бардаринская академия предлагала продолжить обучение. Да, как раз то, о чем я мечтал: не просто слышать шепотки за спиной, но еще и видеть, как в меня тычут пальцем. Еще бы! Главная новость!
Адепты Бардарина — сплошь дети высоких чинов и богатых купцов, а также моих всевозможных родственников. Раньше это меня не смущало. Но тогда я был защитником трона, а не Эгилем, который вернулся из мертвых.
Нет, ни за какие деньги или просьбы я не пойду туда.
Через мои руки прошло и свидетельство о собственности — мне вернули поместье. Конечно, не то, которое принадлежало мне десять лет назад — около столицы с видом на Гнездо. Это затерялось где-то на западе Рики Винданна. Болотистая местность, бедные почвы и леса, не особо добрые к местным жителям. Я был там пару раз и помнил, какое гнетущее впечатление оставили те земли.
Теперь какое-то поместье среди болот стало моим вместе с немалым куском болота. Я искренне надеялся, что ради того, чтобы соблюсти приличия, мой старший брат не выгнал никого из дома.
Я коснулся пальцем его подписи на бумагах и скрипнул зубами от ярости. Мой старший брат… Меня не было, когда его жена повесилась в своих комнатах, меня не было, когда он женился второй раз и когда вторая несчастная женщина родила ему трех подряд детей. Она так и не оправилась после третьих родов. А мой брат, я слышал это от слуг, рассматривал третий брачный договор…
Но я ничего не мог сделать. Раньше — возможно, но не сейчас.
Ярость в одно мгновенье жаром заполнило мое тело изнутри. Я сжал пальцы на каком-то письме и с удивлением обнаружил — от моего прикосновения по бумаге расползлись черные обугленные пятна. Это меня мгновенно отрезвило.
Я отбросил бумагу в сторону и поднял взгляд. Столкнулся лицом к лицу со своим отражением. Из зеркала на меня смотрел мужчина с горящими глазами. Тускло светились шрамы на его лице. Пламя плясало на его коже. Будто внутренний огонь прорывался через шрамы наружу и охватывал меня.
Что это?
Что я такое?
Меня будто ледяной водой окатили. Настолько я был ошарашен. Зрелище в зеркале меня потрясло и растоптало. Я попытался встать, но ноги меня не слушались.
Жар почти сразу исчез, потемнели шрамы и снова стали тонкими белыми полосами. А я продолжал сидеть в молчании. Милосердная Дис! Как подобное не заметили магистры алхимики и морфологи, которые меня проверяли? Как я не выдал себя на тренировке?
Если хоть кто-нибудь увидит вот это — этот огонь, то дальше лабораторий придворных магов мне не выйти. Ни в одной книге, ни на одной лекции я не слышал ни о чем таком.
Я схватился за голову. Глаза и шрамы больше не светились, но внутри меня будто открылась бездна отчаяния. Мало было десяти лет, мало кошмаров, мало того, что родные люди обходят меня стороной, мало подозрений и косых взглядов. Теперь ещё и это.
Стук в дверь вырвал меня из ступора. Я мог не открывать, мог притвориться, что сплю. Но я услышал голос матери и не сдержался. Кого я еще мог впустить в свои комнаты — пропахшие гарью, темные, с ощутимым присутствием отчаяния, которое витало в воздухе, если не собственную мать?