— В ее руках огромный порт… Может, совпадение, а может, и нет. Мы не знаем ничего.
— А в случае чего никто не сможет доказать, что невесты специально выучены на убийц и отравительниц. Умно, — хмыкнула Альнир.
— Чем дальше обо всем этом думаю, тем яснее понимаю, что есть ещё что-то… глубже… — я задумалась и потерла лоб. Это разыгралось мое воображение или и правда был какой-то план? Но Альнир оборвала меня:
— Не стоит.
— Да, не сейчас, — согласилась я. — Не тогда, когда я сбегаю со своей свадьбы…
— И о свадьбе, — сменила тему Альнир. — Что из этого добра мне стоит забрать?
— Думаешь, они дадут тебе это сделать?
— Ну конечно! Я буду требовать твои вещи себе… Может, даже расплачусь, истерику устрою, — с сомнением произнесла Альнир. — В любом случае книги и заклинательный стол я заберу сразу, мол, это приданое. Ингредиенты… Как получится. Все не обещаю.
— Спасибо! — я нервно схватила себя за косу. Все-таки я беспокоилась, что мое имущество разгребут все, кому не лень. Альнир же улыбнулась и довольная погладила себя по животу. Мне показалось, что организация моего побега ее увлекала не меньше, чем меня.
— Подожди ещё час, — сказала она. — Сейчас распрощаемся. Я вернусь в комнаты. А потом ночью создам переполох, пожалуюсь на боль в животе…
— Даже не думай рисковать здоровьем своим или ребенка, — сразу же остановила ее я. Даже голос повысила.
— Я же не сумасшедшая, — хмыкнула Альнир. Но по тому, как сверкали ее глаза, и насколько воодушевленное выражение лица у нее было, можно и засомневаться: в здравом ли она рассудке.
— Нет, конечно, ты умная и находчивая, — я попыталась загладить свою резкость. Но сестра рассмеялась:
— Ты сегодня слишком добра ко мне. Никаких язвительных комментариев, никаких «отстань» и «пошла вон». Будто и не в себе. Слишком волнуешься.
— И в кого ты такая внимательная? — фыркнула я. Но спорить не стала. Внутри меня действительно все леденело и дрожало. Час. Мне оставалось выждать всего один час.
14. Эгиль
Боль пронеслась по моим нервам, вгрызлась в меня, не желая отступать. Я сжал зубы на кляпе, замычал, снова попытался дернуться. Но алхимик только затянул туже ремни.
Я видел, как он наполнил моей кровью колбы, как откладывал в сторону окровавленные инструменты. Но ничего не мог сделать.
Неужели это был конец? Вернувшись из мертвых, я должен пропасть в каком-то подвале? Не умереть как герой, столкнувшись с грозным врагом, а поддаться ножу толстого алхимика-ренегата? Кажется, законы гильдии запрещали такое использование живого человека! А может, я слишком наивен, раз считал, что законы обязательны к исполнению.
Что он делал со мной?
Боль прострелила вдоль ребер. Я зарыдал, уже не сдерживаясь. Мне не было стыдно. Слез нечего стыдиться. В такой ситуации заплакал бы даже самый крепкий воин, самый умелый маг, даже такой легендарный как галдрамар. Я читал, что когда-то галдрамары остановили альвов на границе Рики Винданна, отдав свои жизни. Но то было так давно, что с тех пор никто толком и не знал, какими должны быть эти легендарные маги.
Альвы… Мысли о врагах, которые шутя уничтожали город на моих глазах, всколыхнули внутри меня уже не жалость к себе, а ростки ярости. Тогда я тоже был беспомощен. Возможно, даже слабее, чем сейчас.
Я видел альвов в огненном мареве — закрытые легкие шлемы, длинные одежды, похожие на мантии алхимиков, вместо удобных, военных. И белые перья на плюмажах шлемов. Их я запомнил особенно хорошо, потому что среди грязи, копоти и пепла белые перья казались чем-то неестественным. Будто насмешкой над нами — над слабыми глупыми людьми.
Но я успел нанести всего один удар. Прежде чем мое тело охватил огонь, прежде чем я увидел, как чернели мои пальцы, я успел выплеснуть из себя заклятие. Конечно, это был «разрыв». Но даже вложенного отчаяния и ярости не хватило, чтобы причинить врагам хоть какой-нибудь вред — ранить, помять доспех… Я всего лишь срезал край пера. Какой геройский поступок! А альвы продолжили идти дальше… на меня…
Боль не дала мне забыться. Болела челюсть, я слишком сильно вгрызался в кляп. Ресницы уже склеились от слез. Я хотел обратно — в забытье. И чернота настигла меня.
Во мраке тоже была боль, но другого толка. Во мраке были чужие пальцы — острые и сильные, они вонзались в мои мышцы, впивались в кожу, терзали меня. Пустота заполняла меня целиком, будто я потратил свою магию, которую имел, будто я умер. Потом боль сменялась отдыхом, и появлялись другие руки — успокаивающие, осторожные касания дарили мне надежду, долгие мгновения передышки. Они напоминали мне руки моей мамы, их трепетные движения. Я вдруг понимал, что за болью и чужими руками существую я сам. А потом материнская ласка исчезала — и возвращался кошмар.