Понадобилось не один раз намылить руки и лицо, чтобы из узкого выщербленного зеркала напротив умывальника смотрел человек, а не болотный гремец. Даже удивительно, что меня не накололи на грабли. Выглядел я очень подозрительно. Меня остановил бы первый же гвардеец, выйди я на улицу.
— Садись, ешь, — жестом указала мне женщина, когда я вернулся. Ее взгляд стал более одобряющим, видимо, чистые лица и руки ей были по нраву.
— Эгиль, — представился я. Происходящее до сих пор не уложилось у меня в голове, но терпеть тишину я больше не мог.
— Эгиль, значит. Меч карающий. Все по справедливости, — вздохнула женщина. — Ешь, Эгиль. Тебе понадобятся силы. Мы не можем оставить тех… в доме. А я сама слишком слаба, чтобы сделать все в одиночку.
Я не стал спорить — сейчас было не время задавать вопросы — и взял ложку. Это была обычная каша с мясом и овощами, такой курсантов в школе гвардейцев кормили. Но мой школьный паек не шел ни в какое сравнение с тем, что я ел сейчас. Было вкусно до слез. Я не знал, отчего мне было так вкусно. То ли потому что я давно не ел, то ли потому что это первая трапеза после того, как я избежал смерти.
— Добавки, Эгиль? — поинтересовалась у меня женщина. Я будто очнулся и обнаружил, что скреб по пустой тарелке ложкой.
— Да…
— Хадльдис, — наконец, представилась она.
— Спасибо, Хадльдис, — искренне сказал я. Благодарил я ее за все скопом — и за еду, и за спасение. — И я хочу принести свои…
— Не стоит, Эгиль, не нужно ни извинений, ни соболезнований, — мотнула она головой и обратилась к девочке. — Тинна, поставь воду, заварим дарсу. Дарса дает новые силы.
Я удивленно дернул бровями. Разве дарса это не колючее черное растение из южных предгорий? Кажется, ее некоторые дамы любили использовать в качестве украшений в цветочных композициях, чтобы заложить в них элемент ярости… С чего вдруг колючки символизировали ярость, мне было неизвестно. Но не особо-то я задумывался над светским значением растений. Ну кроме тех, что обозначали страсть и симпатию. Это знание передавалось между курсантами как самая ценная информация.
Мое удивление не оказалось незамеченным.
— Я тоже разбираюсь в травах, — грустно усмехнулась Хадльдис. — Может, если бы разбиралась меньше, мой сын никогда не стал тем, кем стал.
— Никому не дано знать ни своей, ни чужой судьбы, — я попытался как-то утешить ее. А внутри я обмер от ужаса. Я смотрел на женщину, чьего сына убил собственными руками всего-то несколько часов назад.
— Тебе не понять, мальчик, — вздохнула она. — Мое сердце болело каждый раз, как мой сын все глубже таял во мраке. Его рассудок мутнел. Я знала, что происходило внизу. Но я все равно не могла успокоить его мечущийся ум навсегда. Будь я одна, то опоила бы нас всех. Но Тинна… Нет, бросить Тинну нельзя… Она все, что осталось от Тейтюра и бедной Сесселии.
Ничего ответить я уже не смог. Да и не мое это было время говорить. Только слушать — это все, что я мог сделать для Хадльдис. Девочка Тинна вернулась к столу, но тоже была погружена в свои мысли. Я все больше убеждался, что с ребенком что-то не так.
— Тинна не говорит, — объяснила Хадльдис и прижала внучку к своему боку. Девочка покосилась на меня любопытным, но сонным взглядом, и под рукой родственницы притихла и, кажется, начала засыпать.
— Раньше она болтала, не умолкая, так хотела все знать, — Хадльдис погладила ребенка по волосам. — Очень непоседливый ребенок. Два года назад спустилась в лабораторию к Тейтюру и испугалась. Там бы и взрослый не выдержал, а ребенок-то… Теперь ни слова. Понимает, но не говорит.
— Для выздоровления нужно время, — ответил я, но Хадльдис криво усмехнулась и, прикрыв ладонями уши девочки, сказала:
— Для выздоровления нужно было, чтобы ее отец не пытал людей.
С этим было не поспорить. Когда дарса была заварена, и я пригубил горьковатый и вместе с тем сладкий напиток, Хадльдис дрогнула. Глаза ее блестели от влаги, но она не давала выхода слезам.
— А все эти альвы виноваты! — в сердцах прошептала она. — Тейтюр был хорошим парнем, в алхимики пошел, в академию поступил. Жаль, что дома мало бывал. Занят, все занят… Талантливый мальчик. Муж мой умер, Тейтюр с ним даже попрощаться не успел. Работа. Но я смирилась. И уж думала, что в одиночестве буду свой век доживать, как он вернулся с молодой женой. Радость поселилась в этом доме. Но альвы перешли Штормовой перевал, и мой мальчик ушел защищать наш дом. А вернулся… это был уже не Тейтюр. Не знаю, что он там увидел… с чем столкнулся… но что-то в нем изменилось. И дальше становилось только хуже...