От этих слов у меня захолонуло сердце. Влюблен? Давно и сильно?
О, Фил, мой Фил! Бабочки запорхали в животе, мне кажется, я сама готова была вспорхнуть, настолько себя почувствовала счастливой и лёгкой!
— О, бедняжка, ты подумала, что в тебя? — проговорила Милица со издевательским сочувствием. — Нет, разумеется, нет, об этом и подумать-то смешно. Хоть и видно, как ты на него смотришь. Такая жалость! Ты уж точно не пара такому блестящему парню. Думаю, он нашел себе намного более достойную особу. Он пишет ей письма каждый вечер, а перед отправкой целует конверт в правый нижний уголок. Это так романтично, не находишь?
Удар был точно рассчитан и нанесён прямо в больное место. Именно затем она завела разговор о Филе, и возможно, даже об ожерелье. Затем, чтобы сказать то, что она, скорее всего, подглядела, и то, что как она догадалась, причинит мне боль — у Фила есть другая.
Вот только вряд ли Милица знала, что боль будет такой силы. Честно говоря, я и сама об этом не подозревала…
ГЛАВА 25
Крадучись, я шла за Филом Шепардом, неся в груди сердце, застывшее льдом. А он направлялся туда, куда я отчаянно не хотела, чтобы он шел — на голубятню. Это была круглая белокаменная башенка с соломенной крышей, резными балкончиками и легкими летящими насестами, увитая плющом.
В первый день просинца, как по заказу, наступила настоящая зима: подули холодные северные ветры, принеся с собой низкие снеговые тучи. Снега выпало предостаточно: он укрыл черную землю, белой шапкой лёг на голые ветви деревьев, сахарными горстями обсыпал побагровевший за осень плющ и это сочетание — белого и красного было красивым, но в то же время печальным.
А, может, мне так показалось из-за того, как печально было у меня на душе. Хотя, пожалуй, печально — не то слово. Внутри меня щемила, рвалась, саднила открытая рана.
Ну, казалось бы — другая. Что с того? Мне-то какое дело? То, что происходило между мной и Филом в последние дни — всего лишь действие завета, оно уйдет, как только завет снимут (ведь можно же его как-то снять?!), и пусть катится к своей возлюбленной.
Я пониже опустила подбитый мехом капюшон плаща, стараясь укрыться от порывов ветра. Бесполезно. Холод был снаружи. И холод был внутри меня — ледяная, студящая душу ревность. Тяжелые раздумья о том, кто она и какая она — моя счастливая соперница.
Неужели он ее целовал, так же как и меня? Гладил круговыми движениями больших пальцев ее запястья? Ласкал грудь сквозь платье? Боги, возможно, он даже спал с ней!
Эти мысли были непереносимы, но они захватили меня всю без остатка. Я рассеяно сообщила Павлине Павнер про любовный артефакт — ожерелье, получила свою плату — чокер-паутинку, и при этом мне нисколечки не было интересно, как Павнер распорядится этой информацией.
Про себя только машинально отметила, что Павнер явно что-то задумала — это было видно по глазам. Но сама я отбирать у Милы Жулево ожерелье, или хотя бы наказывать ее за кражу, не собиралась — мне просто стало не до того.
Подавила я в себе и бешеное желание пойти прямо к Филу Шепарду и бросить ему в лицо обвинения, хотя этого мне хотелось так, что аж все тело ломало! Я не хочу выглядеть перед ним ревнивой дурочкой. Сначала нужно все выяснить. Остаётся крошечная надежда, что Милица обманула.
Потому я, скрыв себя одноразовым заклинанием невидимости, которое было у меня в запасе и, подкрепив его парочкой амулетов, чтоб подольше держалось, тем же вечером отправилась выслеживать Шепарда.
Но она не обманула. Фил достал из-за пазухи конверт из плотной сероватой бумаги и прикрепил его к лапке голубки, белой, как молоко. Предварительно он действительно коснулся уголка губами.
Мое сердце рухнуло вниз, разлетелось на тысячу осколков, собрать которые воедино, наверное, уже невозможно. Слабая надежда, что Милица соврала, едва теплилась во мне, но сейчас потухла и она. В горле встал ком, а к ресницам подступило что-то горячее и солёное.
Слёзы! Боги, я всегда была не из тех, кто распускает нюни! В последний раз я плакала семихвостый знает когда… А нет, вспомнила — когда проиграла в споре и мне пришлось есть огромную луковицу, облитую клубничным джемом… Брр, как вспомню, сразу тошнить начинает!
И вот сейчас я плакала, глядя, как Фил Шепард, погладив голубку, выпускает ее в серое небо и она неохотно, будто не желая с ним расставаться, вспархивает с его рук.