Сейчас я ревную его даже к этой голубке, она для меня становится воплощением той, кому он отправил письмо.
Фил в одной черной косоворотке, даже без плаща, но, кажется, ему не холодно.
Любовь греет… Не моя любовь…
С трудом сдерживаю всхлип. Мне хочется плакать навзрыд, но я не могу себе этого позволить. Он услышит, а я не хочу, чтобы Фил застал меня здесь, подглядывающей за ним в такой момент.
Наконец, он уходит, а я пару минут раздумываю — делать ли мне то, что я собиралась? Надо ли окончательно себя добивать?
В конце концов, решаю, что надо — так мне будет легче его возненавидеть, изгнать из своего сердца, понять, что между нами сожжены все мосты.
Я заняла место у окна, где только что стоял Фил Шепард и принялась творить приманочную ворожбу, которой нас учили на занятиях, посвящённых обращению с животными и всяческим магическим ритуалам, связанным с ними. Думаю, голубка не успела улететь далеко, и вернётся по моему зову. Правда, на лекции нас учили находить потерявшихся коз, но, в конце концов, такой уж большой разницы между голубем и козой нету, не так ли? Главное, я тогда уяснила принцип приманки животного.
Вроде бы уяснила… Как бы кого не надо из Таинственного леса не приманить! Двухголового вепря, например… Или еще кого, похуже…
Голубка вернулась с третьей попытки, когда я мысленно уже решила, что разница между голубем и козой все-таки слишком велика, чтобы применять и к тем и к другим одно и то же заклинание.
Я поймала птицу в ладони и осторожно открепила письмо. Кажется, голубка была рада своему возвращению, хоть и не совсем поняла, что случилось. Ещё бы — вряд ли ей охота в такую погоду покидать тёплую голубятню и лететь неведомо куда.
— Отдыхай, не надо никуда лететь! — шепнула я птичке и она с удовольствием заняла место на насесте среди своих товарищей.
Обойдется сегодня твоя разлюбезная, Фил, без любовного письма, ничего с ней не станется!
С трепещущим сердцем, разрывающимся от ревности, разглядывала я конверт, медля с тем, чтобы вскрыть его и прочитать…
После этого обратной дороги уже не будет.
Никаких угрызений совести по поводу того, что собираюсь прочитать чужое письмо я, кстати, не испытывала. Наверное, я очень плохой человек.
Фил, Фил, чем она, адресатка этого письма, лучше меня?
Кстати, конверт был абсолютно чистым — ни кому адресован, ни от кого… Впрочем, возможно, он все-таки подписан, но исчезающими чернилами, чтоб кто не надо не прочитал.
Например, я…
Собравшись с духом, я решила, что готова к последнему и самому сокрушительному удару и принялась вскрывать конверт. Однако подлец открываться не хотел, как ни пыталась я его разорвать. Сероватая бумага даже не помялась!
Ах, вот оно что! Конвертик запечатан магией!
Ну, ничего! Есть у меня в комнате кое-что, что поможет прочитать содержимое письма, даже не вскрывая конверта! Камень сардоникс открывает своему владельцу скрытую информацию.
Я буду не я, если не прочитаю это дурацкое письмо! Я узнаю, кому оно адресовано и…
И выдеру ей все волосы! Лысой сделаю на всю оставшуюся жизнь! Или нет, превращу ее лицо в крокодилью морду… Подсыплю в еду специальный порошок, от которого она станет толстухой…
А, впрочем, нет, вдруг с грустью подумала я, спеша в сгущающихся сумерках к терему и ощущая, как письмо жжет руки. Ничего этого делать я не буду. Это слишком мелочно и низко.
Пусть будет счастлив…
Пусть не со мной.
В комнате сбросила плащ и положила письмо на стол так осторожно, как будто оно было стеклянным и могло рассыпаться. Протянула озябшие руки к маленькому камину, который я наколдовала, как только начались холода. Было тепло, но я никак не могла согреться — зуб на зуб не попадал.
Жуль, который дремал у камина, при моем появлении проснулся, подошел и погладил маленькой черной лапкой мою руку, преданно заглядывая в глаза. Он чувствовал, что со мной что-то не так, и хотел поддержать. Я взяла его на колени, уткнулась лицом в жестковатую шёрстку…
Ладно, хватит уже оттягивать этот момент!
Осторожно пересадив енотика на стол, я достала из верхнего ящика желтоватый камень в тонкую черную полоску и принялась водить им по гладкой сероватой бумаге. И постепенно над конвертом стали появляться черно-золотистые буквы, складываясь в слова и предложения. Сначала текст был неясным, подрагивал и сиял, как дымка, но затем стал читаемым.
И я с замиранием сердца прямо в воздухе прочитала это письмо.
Уже с первых строк ощутила облегчение одновременно с непреодолимым, бешеным желанием пойти и убить Фила Шепарда, причем каким-нибудь особо жестоким и изощрённым способом.