– Да, детей у меня нет, но живы родители, и есть два брата. Я однажды был очень сильно влюблен, – добавил Селдон, смущенно улыбнувшись, – но этой женщине казалось, что ее я люблю гораздо меньше, чем математику.
– Она была права?
– Мне так не казалось, да что толку? Главное, что так казалось ей. Словом, она меня бросила.
– И с тех пор ты одинок.
– Да. Это было так больно, что я до сих пор не в силах забыть.
– Ну что ж, выходит, мы оба, по идее, вправе сложить руки и дать другим возможность суетиться, что-то придумывать, а в итоге – страдать, когда нас с тобой уже не станет на свете. Знаешь, раньше у меня были подобные мысли, но не теперь. Теперь у меня есть инструмент, и я добьюсь своего.
– Что за инструмент? – спросил Селдон, заранее зная ответ.
– Ты! – ответил Челвик.
Поскольку Селдон ожидал именно этого ответа, он не стал разыгрывать удивление и возмущение, Он просто покачал головой и сказал:
– Ты жестоко ошибаешься. Инструмент из меня никудышный.
– Почему?
Селдон обреченно вздохнул:
– Сколько же можно повторять одно и то же? Психоистория не предназначена для практического применения. Трудность ее внедрения в практику носит фундаментальный характер. Всего пространства и времени Вселенной не хватит для решения проблем, для ответа на необходимые вопросы.
– Ты в этом уверен?
– К несчастью, да.
– Но твоя задача состоит не в том, чтобы предсказывать всю будущую судьбу Галактической Империи, пойми. Тебе вовсе не нужно подробно прогнозировать действия каждого отдельного человека, даже каждого отдельного мира. Тебе нужно просто-напросто дать ответ на несколько вопросов; погибнет ли Галактическая Империя, и если да, то когда это произойдет? В каких условиях после этого окажется человечество? Можно ли что-либо предпринять для отсрочки гибели Империи, либо для смягчения обстоятельств, которые эта гибель повлечет за собой? На мой взгляд, это не такие уж сложные вопросы.
Селдон покачал головой и грустно проговорил:
– История математики битком набита самыми простыми вопросами, ответы на которые оказались безумно сложными, а то и вообще не были найдены.
– И так-таки ничего нельзя сделать? Я вижу, что Империя погибает, но не могу этого доказать. Все мои заключения субъективны, и я никак не могу доказать свою правоту. А из-за того, что моя точка зрения никого не может обрадовать по сути, люди предпочтут отвернуться и не слушать меня, и для предотвращения гибели, или, по крайней мере, для смягчения удара, ничего не будет сделано. А вот ты мог бы доказать истинность упадка или, наоборот, опровергнуть мои предположения.
– Но ведь именно этого-то я как раз и не могу сделать! Как я могу найти отсутствующие доказательства? Я не могу превратить математические выкладки в практические, если они не таковы по своей природе. Нельзя взять два четных числа, сложить и получить в сумме нечетное, как бы страстно ты сам или вся Галактика ни желали получить в ответе нечетное число!
– Я понял тебя, – буркнул Челвик, – Ты – порождение упадка. Ты добровольно признаешь поражение.
– Разве у меня есть выбор?
– А разве нельзя хотя бы попытаться? Какими бы бесплодными ни казались тебе мои трепыхания, что лучшего ты бы мог сделать за свою жизнь, чему бы еще ты мог ее посвятить? У тебя есть более высокая цель?
Селдон часто-часто заморгал.
– Но… Миллионы миров. Миллиарды культур. Квадриллионы людей. Квинтиллионы взаимосвязей… И ты хочешь, чтобы я один упорядочил все это?
– Нет, я хочу, чтобы ты просто попытался. Ради вот этих самых миллионов миров, миллиардов культур и квадриллионов людей. Не ради Императора. Не ради Демерзеля. Ради человечества.
– У меня не получится.
– Не получится так не получится. Но ты попытаешься?
И… против своей воли, сам не понимая почему, Селдон услышал собственный ответ:
– Попытаюсь.
С этого мгновения для него началась другая жизнь.
Путешествие наконец завершилось, и такси подлетело к стоянке, которая оказалась гораздо обширнее, чем та, где приятели останавливались перекусить. (Селдон еще не забыл вкуса злополучного сандвича и огорченно скривился.)