— А-а-а! — радостно воскликнул чертенок. — Так ты из параллельников? Впервые к нам? А я то думаю почему тебя тут никогда не видел. Такую красотку я заметил бы. Чур я первый приглашаю тебя на свидание.
Я аж поперхнулась. На меня, конечно, иногда посматривали мужчины невысокого роста, но никогда не заглядывались дети, а уж тем более зеленой наружности. Вряд ли чертенок, судя по росту, был старше лет семи. Хотя, мне конечно, неизвестен средний рост зеленохвостиков.
— А не мал ли ты? — спросила чуточку пренебрежительно. — Я с детьми на свидания не хожу, — улыбнулась комичности ситуации.
— Мне, между прочим, уже пятьдесят весен, — обиженно произнес чертенок таким тоном, как обычно говорил Антошка, когда не был уверен в правильности совершенного.
— Да ты совсем взрослый, — похвалила. — А напомни-ка мне, совершеннолетие у вас в какую из весен? — как бы между прочим спросила.
— В семьдесят пятую, — выдал он. И тут же осекся, понимая, что прокололся.
— А сама-то, сама еще тоже восемнадцать не разменяла. Да ты по сравнению со мной — пигалица. Рыбий головастик.
— У рыб мальки или икринки, а головастики у лягушек, — поправила автоматически, как обычно поправляла Антошку. — Что, прости, не разменяла? — мне показалось, что ослышалась.
— Восемнадцать весен. В это время у людей принято отмечать совершеннолетие.
Вот тут я рассмеялась. Громко и заливисто. Так открыто я не смеялась очень давно. Еще до Антошки.
— Чего ржешь, рыбий головастик? — засопел чертенок. От злости став другого цвета. Изумрудно-салатового.
— Вот насмешил, — выдала, чуть успокоившись. — Восемнадцать мне было знаешь когда? — я принялась вспоминать, в уме отнимая от сегодняшней даты количество прожитых лет. — Сразу после миллениума.
— Чего? Совсем сбрендила? Ты ври-ври, да не заговаривайся. Уж я-то своим глазам верю и они мне говорят, что тебе еще нет восемнадцати. Если было бы иначе, то вряд ли бы ты прошла через эти двери, — чертенок указал куда-то за мою спину. — Они бы тебя сожрали.
— Кто? Двери? — изумилась еще больше. Хотя куда еще больше? Итак по самую маковку удивлена происходящим.
— А кто еще. Сама посмотри.
Я обернулась.
Входные двери были огромные. Высокие. Резные. Украшенные замысловатым цветным орнаментом.
Который шевелился.
Так. Стоп. Он шевелится? Я присмотрелась чуть лучше.
От косяка отделилось нечто среднее между несозревшем цветком мака и мухоловкой. Потянулось в мою сторону. А потом как клацнет… зубами в три ряда. А за ним его десятки собратьев.
Я аж подпрыгнула. Хорошо что отошла от дверей, а то точно чего-нибудь бы оттяпали.
— Вот и я о том же, — подал голос чертенок. — Маколов ни за что не пропустит кому уже восемнадцать.
— Да мне тридцать семь, — озвучила возраст, хотя, обычно не любил этого делать. Женщине ровно столько на сколько она себя чувствует. А в душе мне значительно меньше, чем указано в паспорте.
— Хорош заливать. Иди посмотри на себя в зеркало, выдумщица! — подал здравую идею чертенок.
Я заметила в отдалении, на колонне, зеркало в резной оправе. К нему и рванула.
Лучше бы я этого не делала.
— Ну, что? И дальше будешь отпираться? — подзуживал меня чертенок. — Узнаешь?
Из зеркала на меня смотрела молодая девушка, очень похожая. И в то же время не я. А все потому что я давно уже была другая.
Таких голубых наивных глаз я не видела у себя лет двадцать. С возрастом они стали насыщенно-синие, глубокие, с налетом грустинки и целым возом жизненного опыта. От которого ни спрятаться за косметикой, ни скрыться при всем желании.
Руки сами потянулись к лицу.
Куда исчезли намечающиеся куриные лапки? Пропали, как утюжком разгладились. Губы стали четче и полнее, а кроме того ярче и сочнее. Щечки приобрели юношескую припухлость, которая проходит лишь с годами. И волосы, они вновь стали русые с рыжеватым отливом.
Но не это убедило меня в произошедшей метаморфозе.
Коса.
Длинная. Густая. С выбившимися местами прядями волос.
Их я обрезала как только мне исполнилось восемнадцать. И больше никогда не отпускала. Это был мой протест. Мой вызов. Доказательство того, что стала взрослой. По крайней мере, я так думала.
— Ну, что теперь скажешь? — ядовито поинтересовался чертенок. — Язык проглотила?
— Очуметь! — только и смогла выдавить из себя, рассеянно глядя по сторонам.
Теперь-то я видела, что все окружающие меня предметы, вещи, обстановка были совершенно иными. От них несло чужеродностью. Диковинностью. Необычностью.