— Что еще за… — Фабьен в недоумении замотал головой, пытаясь понять, что произошло.
— Этот тебе тоже нравится? — спросила Жизель, догнав Оливию.
— Не, но он лучший друг Арье, так что хорошие отношения не помешают. А ты, кстати ему приглянулась, можешь попробовать, этот вроде не такой неприступный, — в голосе девушки улавливались нотки обиды. Немного подумав, решила, что не желает делиться, и добавила, — Но, думаю, и с ним у тебя шансов нет.
— Я не претендую, расслабься, — Жизель, откровенно забавляла заносчивость девицы.
Фабьен возвращался домой. Сегодня он намеревался позвонить одной из своих постоянных любовниц. И уже предвкушал страстный вечер. Не дойдя до подъезда пару метров, он вдруг замер и вспомнил о странной студентке. Сам не понимая, почему досчитал до десяти, и у его ног с грохотом разбилась огромная хрустальная фаза. Он еще долго ошарашено смотрел на осколки. Даже когда к нему выбежала соседка, и стала слезно извиняться, за то, что ее скандал с мужем обрел такие последствия, настойчиво умоляла не жаловаться, и спрашивала как загладить свою вину. Он лишь махну рукой, и в недоумении пошел домой.
Глава 14
Арман забежал в дом, чувствуя, как сгорает заживо. Закрыв дверь, он побежал в душ, ледяная вода должна была хотя бы немного облегчить боль. Движения были судорожные, дыхание прерывистое, мельком взглянув на себя в зеркало, содрогнулся в ужасе, глаза потеряли человечность, зверь пытался занять свое законное место. Полнолуние теперь стало его ежемесячным проклятием.
Ледяная вода на несколько минут прояснила сознание, немного сняла жар, но не стоило обманывать себя — это только начало. Художник вылез из ванной, не вытираясь, ничего не надевая, кривясь от боли, прошел в дальнюю комнату. Сразу же запер за собой дверь на замок. Стены ту были оббиты прочным металлом, была установлена хорошая звукоизоляция.
Упав на пол, он скрутился в позе эмбриона и завыл, голос уже лишь отдаленно напоминал человеческий. Он терял себя, зверь хотел власти, управления его разумом и душой. Нет, нельзя поддаваться!
Тело стало выкручивать, он метался, кричал, а второе естество все сильнее поднималось в нем, кожа лопалась, руки видоизменялись, превращаясь в лапы. Арман усилием воли попытался подавить процесс, вернуть конечностям прежнюю форму, у него получилось. Но через минуту он уже задыхался от нового приступа раздирающей боли.
Зверь наказывал за сопротивление, безжалостно ломал его волю, тело, кости росли, уже не помещаясь в человеческой оболочке, а художник продолжал борьбу. Лицо удлинялось, появлялись клыки, Арман собирая волю, возвращал лицу прежнюю форму. Он кусал губы в кровь, царапал себя, чтобы перебить ломку, болью.
Схватка продолжалась долго, изнуряя, иногда побеждал его зверь, иногда отступал. В конце битвы Арман замер в обличье полуволка. Он никогда не допускал полного превращения. Если он хотя бы раз поддастся, то все, процесс уже не остановить. Тогда монстр завладеет им, победит.
Он посмотрел на место добровольного заключения, и сразу в памяти всплыл день, когда чья-то злая прихоть сделала его таким. За какие грехи, какие провинности? Он не знал. Ответов не было.
Именно в полнолуние, в эти болезненные моменты он вспоминал все, словно мало было телесных мук, и он с каким-то извращенным упоением вскрывал раны в душе.
Судьба никогда не баловала Армана. Он был сыном уборщицы, отца никогда не знал. Мать всю жизнь трудилась в поте лица, чтобы прокормить троих детей. Никаких мужчин никогда рядом с ней замечено не было. В школе он был изгоем, мальчиком для издевательств и насмешек.
Художник и сейчас с содроганием вспоминал, как забирался в школьный подвал, прячась от кулаков одноклассников, и плакал горючими слезами, не понимая, за что так провинился, чем заслужил такую ненависть.
Рисовать он любил, сколько себя помнил. Только взяв в руки обычный карандаш (о красках он и мечтать не мог) убегал от действительности, путешествовал по нарисованным мирам, и верил, что и в его жизни, когда-нибудь наступит рассвет.
Работы получались все лучше и лучше. Армана никто не учил, он рисовал сердцем, как умел, как чувствовал. Его талант заметил учитель рисования, дал рекомендации для художественной академии — это была первая удача, проблеск надежды.
Только за свою услугу учитель вежливо попросил о помощи сделать несколько работ на заказ. Художник впервые, кроме вечно занятой матери, от кого-то ощутил тепло (пусть даже лицемерное), и был готов исполнить любую просьбу.