— Я убил свою жену через три дня после свадьбы, — произнес Оберон. Признание получилось неожиданно легким и спокойным, будто он говорил о том, что выкурил сигару. Он даже подумать не мог, что однажды будет говорить о смерти Женевьев вот так. — В ней проснулись ведьминские способности, неукротимые, к сожалению. Они лишили ее разума и превратили в чудовище. Я был вынужден убить ту, которую обещал любить и защищать — иначе она уничтожила бы не только меня, но еще многих людей. С этим ничего нельзя было сделать.
На мгновение он увидел: нестерпимо яркое солнечное утро, смятая постель, кровавые пятна на белоснежных простынях. Лицо Женевьев, серое, мертвое, было запрокинуто к потолку. Пальцы сжались и разжались — Паучья ведьма умерла. Заклинание, брошенное Обероном, выжгло ей мозг.
Не из той ли простыни скрутили сгибельника для Элизы Леклер?
«Лжец», — прошелестела тьма. Вроде бы Оберон привык к ее голосу, но теперь покрылся ледяным потом.
Элиза поднесла пальцы к губам, словно хотела удержать рвущиеся слова. Глаза влажно заблестели.
— И я смотрю на вас и вижу Женевьев, — закончил Оберон. — Ту, которую клялся любить и оберегать перед алтарем, перед лицом Господа. Ту, которую потом обязан был убить. Вы правы.
— Боже мой… — прошептала Элиза. Оберон видел пульсирующие нити страха в ее ауре, но, кроме страха, там было еще что-то. — Боже мой, Оберон… это…
Ей не хватило слов. Она зажала рот ладонями, зажмурилась, сокрушенно покачала головой.
— Это ужасно, согласен, — кивнул Оберон, стараясь говорить с прежним спокойствием. — Самое забавное, что меня даже наградили за это. Убитая Паучья ведьма — это орден святого Горго первой степени. Плюс деньги, его величество был очень щедр. Я согрешил, а мой грех назвали подвигом. Потому что Паучью ведьму почти невозможно уничтожить, а я вот справился. Выжег мозги своей жене. Той, которую тогда любил больше жизни.
Ему вдруг захотелось говорить. Рассказать этой испуганной побледневшей девчонке о своих бессонных ночах, о живой тьме, что ползет за ним сквозь все зеркала мира, об осенней тоске, которая не разжимает пальцы даже в зной на макушке лета. Но Оберон прекрасно понимал, что после этого между ними может быть только холод и ночь.
Он убьет саму возможность душевного тепла и понимания. Раздавит птенца в яйце.
Элиза убрала салфетку с коленей и встала. Помедлила, закусив губу, а потом протянула Оберону руку.
Это было настолько неожиданно, что он послушно поднялся из-за стола и не сразу понял, что Элиза обняла его. На мгновение боль в груди ожила и растаяла; Оберон сжал зубы, чтобы унять нервную дрожь.
— Мне так жаль, Оберон, — услышал он. — Мне правда очень-очень жаль. Это страшный выбор и страшная ноша. Но… но если ваша жена стала Паучьей ведьмой, то это была уже не та женщина, которую вы полюбили. Ваша Женевьев умерла раньше. Мне очень жаль, Оберон.
Оберону захотелось рассмеяться — и завыть.
— Жалеете меня? — спросил он. Элиза была такой тоненькой и легкой, что он испугался — не сломать бы неловким прикосновением — и все же обнял, нырнул лицом в каштановые кудри и вдруг почувствовал себя живым.
В этот миг прошлое не имело над ним власти. Ничего не было — только эта девочка в его объятиях, которая открыла свою душу и приняла его.
— Нет, — услышал Оберон. — Вам не нужна моя жалость. Я просто разделяю вашу боль.
Где-то далеко рассмеялась тьма в зеркалах: тихо, почти неслышно.
Вещей оказалось неожиданно много. Элиза собиралась взять только самое необходимое, но этого необходимого было столько, что набралось уже три чемодана. Оберон сидел на стуле, смотрел, как служанки со всеми осторожностями упаковывают пушистую песцовую шубу — ну а как же без нее зимой на севере, и Элиза бросала осторожные взгляды в его сторону, делала вид, что все в порядке, и понимала, что ей любой ценой нужно остаться в одиночестве.
Отец всегда говорил: сначала подумай, а потом говори и делай — и Элиза видела, что поступила правильно, когда обняла Оберона в столовой, спрятав свой страх под сочувствием. Но сейчас ей становилось все хуже.
В ее душе что-то звенело и рвалось. Элиза уже знала это чувство — оно нахлынуло на нее сразу же после того, как из кабинета отца донесся выстрел.
Оно будто бы надрывало ткань ее жизни.
Элиза прекрасно понимала: у человека, который занимает пост декана факультета темной магии, руки в крови не то, что по локоть — по плечи. Он охотился и убивал: ведьмы, оборотни, златеницы, двоедушники, среброеды — да, чудовища, но они были и людьми. И он сделал то, что должен был сделать, когда понял, что его жена — Паучья ведьма.