Она принесла бы много боли и горя другим людям. И Элизе страшно было представлять, что творилось в душе Оберона, когда он нанес удар.
Он ведь любил свою жену, он не притворялся, рассказывая о своем чувстве. О нелюбимых не говорят с таким взглядом. Элизе страшно было подумать о том, что чувствует Оберон, с чем он живет каждый день.
— Миледи, а это? — спросила служанка, вынув из шкафа палантин из пашмины и шелка. Когда-то его привез отец и рассказал, что райские птицы, которыми он расшит, обязательно принесут своей владелице счастье и любовь.
— Берите, — кивнул Оберон. — Там бывает очень холодно.
Элиза представила академию — огромный замок с бесчисленными коридорами, высокими потолками, узкими окнами — и невольно поежилась, представив, как по комнате гуляют ледяные сквозняки.
— Когда придет нотариус? — осведомилась она. Молчать было уже невежливо, но Элиза понятия не имела, о чем теперь говорить, и не чувствовала ничего, кроме неловкости.
Она прекрасно понимала, что провела эту ночь в одной постели с убийцей. Но признание Оберона задело Элизу глубже, чем она предполагала.
«Он чудовище, — подумала она и тотчас же добавила: — Он одинок и несчастен».
Оберон щелкнул крышечкой потертых часов — Элиза удивилась тому, что у настолько обеспеченного джентльмена настолько непритязательные часы — и ответил:
— К полудню. Подпишем все бумаги и поедем на вокзал. Да, мне еще надо поговорить со слугами.
— Разумеется, — кивнула Элиза. — Теперь ведь это все ваше.
«Как и я», — подумала она, но не сказала об этом вслух. Оберон поднялся со стула, прошел по комнате, выглянул в окно. День был совсем осенним — серым, скучным. Моросил мелкий дождь, улицы были темны. От лета не осталось и воспоминаний.
Ну и пусть его. Пусть уходит подальше это страшное лето, которое отняло у Элизы отца и разрушило ее жизнь. Она не будет жалеть о нем.
В груди заворочалась боль, и Элиза не удержала едва слышного вскрика. Оберон поморщился, сделал шаг от окна, и боль улеглась.
— Десять шагов, — извиняющимся тоном произнес он. — Я совсем забыл о них. Простите, Элиза.
Пашмина отправилась в четвертый чемодан, к бумажным сверткам с бельем. Уезжая в дом своего мужа, Элиза обязательно взяла бы с собой украшения, но они давно были проданы. Элиза оставила себе лишь маленькую подвеску: розовая жемчужина в серебре напоминала о матери. Когда-то отец подарил эту жемчужину ей на свадьбу — для этого ему пришлось продать свою лошадь.
— Кажется, это все, — сказала она. Голос дрогнул, Элизе на мгновение сделалось так тоскливо, что она едва не расплакалась. Оберон правильно понял выражение ее лица, потому что негромко произнес:
— Я подожду снаружи.
Служанки торопливо вышли за ним, комната опустела. Элиза привалилась к закрытой двери и несколько минут стояла просто так. Вот она и покидает свой дом…
От этой мысли становилось пусто и холодно. Здесь Элиза провела всю свою жизнь — вернется ли когда-нибудь? Она медленно пошла по комнате — так, словно пыталась запомнить ее навсегда.
Слезы полились сами. Жизнь Элизы стала чем-то маленьким, как березовый листок на ветру. Она дотронулась до столбика кровати, провела пальцами по прикроватному столику, печально посмотрела на потертого плюшевого медведя, который сидел на подоконнике и глядел на мир единственным оставшимся глазом — старый верный сторож, он не уходил со своего поста.
«Не бойся! — услышала она его беззвучные ободряющие слова. — Справимся, перебедуем!»
Элиза шагнула к окну, взяла медведя и тотчас же задохнулась от боли, пронзившей грудь.
Десять проклятых шагов.
Из коридора донеслось сдавленное шипение сквозь зубы. Элиза отпрянула от окна, представила, как Оберон стоит у дверей, и на его лбу выступают капли пота.
— Элиза, — услышала она. — Пришел нотариус.
— Иду! — Элиза быстрым шагом прошла по комнате и вышла, больше не оборачиваясь.
Долгие проводы — лишние слезы.
Компанию нотариусу составлял юрист и человек из банка — все трое были похожи, словно братья: одинаковые темно-серые костюмы, одинаковые прически, даже спокойно-равнодушное выражение лиц. Четверть часа ушла на зачитывание бумаг, по которым господин Оберон Ренар приобретал все движимое и недвижимое имущество госпожи Элизы Леклер, включая долги и платежи по залогам, еще четверть часа ушла на подписание бумаг. Среди документов, которые подписывал Оберон, были и какие-то дарственные, но у Элизы так шумело в ушах, и сердце колотилось так громко, что она не поняла, какие именно вещи он дарит, и кому. Когда троица раскланялась и покинула дом, Элиза обнаружила, что по спине ручьями струится пот.