Выставляя сластолист на подоконник, она вдруг подумала, что Морис увидит цветок, придет и все исправит. В конце концов, так ведь положено поступать джентльменам?
Но Морис не пришел. Зачем ему бесприданница с проблемами?
В этом разговоре было что-то умиротворяющее. Огонек в лампе медленно гас, давно наступила ночь — густая, темная, уже осенняя. Скоро зарядят дожди, смоют краску с листвы, а потом пойдет снег.
Элизе сделалось тоскливо.
Зачем вообще рассказывать о своих бедах? О расторгнутой помолвке? Впрочем, о чем еще можно говорить в такой ситуации, особенно с человеком, к которому она теперь привязана заклинанием.
— Да и дьявол с ним, с этим вашим Морисом, — заметил Оберон. — Зачем нужен мужчина, который убегает при первой же проблеме?
Элиза не знала. Девушке положено выходить замуж, быть женой и матерью. Так принято. Муж, конечно, может проиграть в карты приданое своей жены, может ходить к шлюхам, может даже бить — но без него ты все равно не человек. Так, недоразумение.
— Вы ведь не убегаете, — сказала Элиза. Оберон усмехнулся.
— Нет. Я дерусь.
— У вас есть жена? — спросила Элиза и сразу же пожалела об этом. Стал бы Оберон заходить в дом со сластолистом на окне, если бы был женат?
Может, и стал бы. Элиза давно убедилась в том, что благородные люди и поступки есть только в книгах. А в жизни бывает по-разному.
— Нет, — ответил Оберон, и Элизе почему-то показалось, что он смущен.
— Кто мог желать смерти моему отцу? — задумчиво спросила она. — Он был хорошим человеком. У него не было врагов.
Оберон усмехнулся.
— Обычно у хороших людей намного больше врагов, чем можно предположить, — произнес он. — Вашего отца убили. Опозорили. Довели вас до отчаяния, а потом натравили сгибельника. Вашу семью ненавидят, Элиза.
Он шевельнулся, устраиваясь поудобнее. Элиза вдруг подумала, что сейчас он снова возьмет ее за руку — но он не взял.
— Я рада, что вы здесь, — призналась Элиза. — Правда рада.
Оберон негромко рассмеялся.
— Вы милая, — сказал он. Лампа погасла, и во тьме Элиза не видела его лица, но чувствовала, что он улыбается. — Честно говоря, я не думал, что вы вот так взяли и пошли работать. Любая другая барышня давно бы выставила сластолист. Простой и легкий способ.
Глаза снова защипало. Ставя горшок на подоконник, Элиза переступала через себя. Зачеркивала всю свою жизнь. Выбрасывала прочь свои мечты и надежды, почти видела, как они летят по мостовой опавшими листьями.
— Я думала, что выйду замуж, — промолвила она. — Что буду жить тихо и спокойно, переводить сонеты Кефелли… А оказалось… вот так.
— Еще выйдете, — с непробиваемо спокойной уверенностью сказал Оберон. — Все еще будет, Элиза, можете мне поверить. В таких вещах я никогда не ошибаюсь.
Теперь уже Элиза рассмеялась. Тихий ночной разговор сворачивал в совершенно непредсказуемую область.
— За кого? Вся столица видела сластолист. А эти господа из министерства расскажут всем и каждому, что мы спим в одной постели, — лицо стало жечь, и Элиза поняла, что готова расплакаться. Интересная штука жизнь, в ней можно пасть, не утратив достоинства.
Все эти дни она готовила себя к тому, что потеряет. И так и не смогла до конца вооружиться здравым смыслом и успокоиться.
— Да хоть бы и за меня, — с прежним спокойствием ответил Оберон. — Человек я обеспеченный, со стабильным положением. Смелый, опять же. И добрый. Ничем и никогда вас не обижу.
Элиза снова поняла, что он улыбается, но не шутит. «Соглашайся! — заорал внутренний голос. — Не в твоем положении ломаться и перебирать такими предложениями!»
— Вы не шутите? — спросила она. — Не говорите так, чтобы меня подбодрить?
— Я совершенно серьезен, — произнес Оберон.
— Это как в романе. Герой пришел и спас девушку в беде.
— Вы так говорите, словно это плохо, — теплые сухие пальцы дотронулись до ее руки, мягко сжали, и у Элизы снова зазвенело в груди. Это была не боль, которая пронзила ее, как булавка бабочку, когда слуги понесли Оберона из комнаты. Это было нечто, похожее на осеннюю тоску, когда понимаешь, что впереди нет ничего, кроме зимы.
— Это неожиданно, — призналась Элиза. — Оберон… не поймите меня неправильно. Но пусть это будет чуть позже. Мне надо привыкнуть ко всему, что случилось. Да и вам лучше слушать разум, а не порыв доброго сердца.
— Почему же не порыв? — с прежней улыбкой поинтересовался Оберон.
— Потому что о таких порывах жалеют. А я не хочу, чтобы вы жалели о сделанном.
«Потому что это сделает несчастными нас обоих», — подумала Элиза. Могла ли она представить сегодня утром, что ночью будет спать в одной постели с мужчиной, который спасет ее от мучительной гибели?