— Что? — Алессар хмурился, глядя сквозь нее. — Опекуны? Почему вы пришли с этим ко мне? Послушайте, если у вас ничего срочного.
Он шагнул к двери. Имоджин преградила ему путь.
— Нет, стойте! Вы меня не слышите! Опекуны! Собираются! Провести ритуал! Чтобы забрать всю мою магию и отдать ее Эртену! Навсегда! Алессар, я пришла к вам за защитой! Да Темные твари, вы же станете моим мужем! Не дайте им забрать мою магию, кайасы вас задери!
— Прекратите визжать, вы не уличная торговка! — прошипел Алессар, страдальчески морщась. — Что, по-вашему, я должен сделать? Имоджин, любовь моя, у меня нет времени, и ваши распри с опекунами — не мое дело. Наши дети в любом случае унаследуют магию, не волнуйтесь. Канцлер ждет. Если хотите и дальше здесь стоять — оставайтесь. Прошу меня извинить.
И он вышел, ловко проскользнув мимо ошарашенной Имоджин.
Что? Дети? А, Темные твари, да какие дети, если она вообще не о них пыталась ему сказать! Он так ничего и не понял? Или, что вероятнее, ему... наплевать?
«Он просто не понял, не успел вникнуть, ты же знаешь, как он ненавидит крики и резкие звуки», — успокаивающе шептал внутренний голос.
«Все он отлично понял, он не такой дурак, — перекрывал его другой, полный мрачной ехидцы, голосок. — Просто сказал, что думает. Ему плевать на твою магию...»
Во всяком случае, выразился он недвусмысленно.
«Это не мое дело».
«Не волнуйтесь, дети все равно унаследуют магию».
До детей нужно было сначала дожить. А теперь Имоджин была уже не уверена, что хочет жить именно с этим человеком.
Мысль оказалась неожиданно пугающей, болезненной. Внутри точно провернули раскаленный прут. Имоджин опустилась на диван, до боли сжимая руки.
Если бы это был не Алессар. Если бы это был кто угодно, она бы сохранила ясность мышления и оценила бы его слова беспристрастно. Все взвесила бы, сделала выводы и решила, стоит ли продолжать общение с ним.
Но на Алессаре логическое мышление и здравый смысл давали сбой.
И начинало казаться, что лучше не думать об этом. Просто отложить все мысли об Алессаре на потом. А может, все рассосется и забудется само собой. Будь это кто угодно другой — Имоджин бы прекрасно знала, что делать. Разорвать помолвку и отказаться от жениха, которому безразлична главная часть твоей жизни. Но Алессар.
Их связала сама магия. Полное совпадение ауры, которое требовалось для подлинного магического брака. И в придачу — вечная любовь и верность.
Вернее, то, что Имоджин считала любовью и верностью до сегодняшнего вечера.
Какая это, к кайасам, верность, если твоей второй половинке просто безразличны твои мечты и желания?
Нет, Имоджин понимала, что под верностью подразумевалось нечто иное. Но. Зачем оно нужно? Зачем вся эта вечная любовь, зачем быть единственной женщиной для Алессара, если его ни капли не волнует твоя душа?
Так. Надо успокоиться.
Имоджин подняла голову и с некоторым удивлением обнаружила, что все еще сидит в холле особняка Хантарде. На пороге, у двери, ведущей под лестницу и вглубь, к кухне, застыла служанка, ожидая указаний. Вышколенная прислуга не мельтешила перед глазами и никогда не заговаривала первой. Иногда Имоджин подозревала, что, даже если хозяин или его гости будут корчиться в агонии на этом роскошном паркете, слуги так и останутся стоять в дверях, боясь подойти, пока им не прикажут.
Ладно, хватит думать об Алессаре и его слугах.
Это просто недопонимание. Рано или поздно все уляжется. Как-нибудь. Только не сейчас. Если Алессар отказывается помогать — придется справляться самой.
Имоджин встала и кивнула служанке в знак приветствия.
— Я уже ухожу. Пожалуйста, закройте за мной дверь.
***
Имоджин шла домой пешком через весь центр Валлаполиса — больше часа сквозь вуаль легкой мороси, под медленно темнеющим небом, в огнях окон и фонарей. Столичная суета успокаивала. Вид сияющих витринами магазинов, рабочих, спешащих домой из заводских цехов или, наоборот, на смену, клерков из всевозможных контор помогал унять тревожные мысли. Даже солдаты городской стражи не нервировали. Они просто охраняли безупречный, почти военный порядок.
Создавая второй план, маги перенесли на него все самое грязное, негодное: целые кварталы бедняков, мусоросжигательные и слишком коптящие заводы, тюрьмы и каторги, дома призрения и бордели - за исключением самых элитных, тех, что и борделями-то называть зазорно, ведь как можно так оскорбить почтенный клуб рейсте Пиаццель или рейста Ремингера?