— Тогда что делать? — спросил Стэн.
— Мама взяла трепет, но он сам подпитывает беспокойство, поэтому эффект был все таким же временным.
— Кора, я тебя не понимаю.
— Что противостоит беспокойству, но не подпитывает равнодушие? — я всматривалась в руны, пытаясь найти в них ответ.
— Думаю, такого нет. — предположил Стэн. — Может, наоборот, равнодушию противопоставить то, что не подпитывает беспокойство? Хотя есть ли такое…
Я не ожидала никаких ценных комментариев от Стэна, поэтому его слова повергли меня в изумление.
— Ты гений!
— Я? — рыжие брови мальчишки поползли вверх. — Я угадал?
— Беспокойство и спокойствие. Зло и добро. — Я взяла необходимые руны и сжала их в ладонях. — А равнодушию можно противопоставить руну любви.
— Разве оно не будет подпитывать беспокойство? — спросил Стэн. — Когда человек любит, он беспокоится.
— В нашем проклятии беспокойство негативное, — я задумалась, — это отсутствие душевного покоя, когда человека не отпускает тревога, и он мечется, неприкаянный. Любовь же дарит иной, светлый покой. В теории.
— Тогда чего мы ждем? — спросил Стэн, подходя ближе.
Я сомневалась. Существовало три сильнейших руны, которые почти не использовались в заклинаниях, они были настолько мощными, что влекли за собой гибель или серьезные травмы при малейшей ошибке. Это руны смерти, жизни и любви. Связываться с последней было опасно.
— Ну, терять больше нечего, да? — спросила я, протягивая руку к камешку, на котором глубокой бороздой светилась одна из сильнейших рун.
— Нам конец в любом случае, — согласился Стэн со вздохом, а я поняла, как же сильно привязалась к этому рыжему верному мальчишке, который стал мне другом. — Тебе помочь?
— Нет. Лучше выйди из ангара. Это может быть опасно.
— А разве может быть еще что-то опаснее этой ситуации!? — он перепугался не на шутку. — Я не брошу тебя, Кора.
— Нам нужен кто-то, кто сможет позвать на помощь.
Стэн уловил надрыв в моем голосе и не стал спорить. Он отошел на приличное расстояние, но покидать ангар не стал, вглядом поддерживая мою слабую решимость.
Я разложила руны вокруг Лины, которая задергалась сильнее, словно разгадав мой замысел. Пришлось отвернуться, чтобы не видеть кровожадного оскала. Нет, если все пойдет не по плану, я должна запомнить маму другой: улыбающейся с картины, молодой и яркой.
На руну добра я выделила несколько капель оставшегося экстракта из малисов. Несмотря на все зло, что причинили эти растения, они помогали бороться с проклятием. На спокойствие я капнула кровью химеры: спокойный и невозмутимый дух зверя поразительно сочетался с животной яростью. И наконец руна любви. Ей я оставила зелье острого ума, потому что любовь без здравого рассудка это непозволительная роскошь, ведущая к катастрофе, которой я хотела избежать изо всех сил.
Магия снова устремилась к Лине. Руна любви пульсировала ярче всех, ее горячая энергия грозила испепелить проклятое существо, кричащее в конвульсиях. Я зажала уши, потому нечеловеческий крик, полный боли и страха, уничтожал меня изнутри.
Если Лина и Рейван погибнут, я использую руну смерти и отправлюсь за ними.
Я думала, что пытка никогда не закончится, что я уже попала в ад, где меня будут истезать вечными криками мамы, но вместе с крайней степенью отчаяния, стремящейся лишить меня рассудка, все прекратилось.
Мама лежала на полу в человеческом обличьи и тяжело дышала, ртом хватая воздух. Я подползла к ней, заглядывая в лицо. Из глазах Лины текли слезы, из моих тоже: они уже капали с подбородка, поэтому пришлось вытереть лицо краем плаща.
— Лина? — позвала я. — Как ты?
— Где я? — она повернулась ко мне с осознанным взглядом. — Проклятие перекинулось на меня, это последнее, что я помню. Я совершила ошибку, эффект оказался временным. Вы исправили ошибку? — она поерзала в веревках и с подозрением оглядела помещение, пытаясь сопоставить факты. — Чувствую я себя ужасно. Истощение, упадок сил, головокружение и, возможно, низкое давление. — она перечисляла симптомы, словно я должна была сидеть рядом с ней с бумагой и записывать наблюдения об эксперименте. — Простите, кто вы? Почему вы одна?
— Простите, — я выдохнула, собирая ингредиенты. — Мне нужно еще помочь другу. Я… Я сейчас. А чувствовать плохо вы себя должны. Вы были под проклятием семнадцать лет.
Лина застыла, пораженная моими словами, а я поспешила к Рейвану. Быстрее вернуть его, быстрее.
Повторный ритуал у него прошел легче, чем у Лины. Парень не кричал, не корчился от боли, просто безмятежно проспал все воздействие магии. В каком-то смысле это пощадило мое израненное сердце.
— Рейван? — я затормошила его. — Ну же, просыпайся. Давай.
Меня пугало, что он никак не может очнуться.
— Рейван, я люблю тебя, слышишь? Да!? — я прислонила свой лоб к его. — Пожалуйста.
Парень резко распахнул глаза и привстал, больно стукнув меня своей головой. Я зашипела и отсранилась, потирая ушибленный лоб. Рейван закашлялся, выплевывая малис изо рта и заворочался, пытаясь прийти в себя и размять затекшие руки.
— Рейван? — спросила я, всхлипнув.
Он посмотрел на меня и, робко улыбнувшись, кивнул.
— Ты плачешь?
— Нет… Я… — Я снова разрыдалась и бросилась ему на шею, а он не смог меня удержать из-за связанного тела, и мы оба повалились на пол. — Рейван, это ты. Как же я испугалась. Как же… Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю. — Я начала покрывать его лицо поцелуями, поддаваясь натиску чувств.
— Кора… — выдохнул Рейван, неуклюже отвечай на поцелуи. — Развяжи меня срочно, я хочу обнять тебя. Или ты меня задушить решила?
Я засмеялась, а потом начала дергать за концы веревки, борясь с узлами. Освобожденный парень сразу же притянул меня к себе и крепко прижал к груди: я услышала его бешеное сердцебиение, и мое сердце, наверное, тоже было готово выпрыгнуть.
— Ради твоего признания нужно было просто стать проклятым, все ясно, — пробормотал Рейван. — Кстати, ты быстро справилась, я в тебе не сомневался.
Я прижалась к его губам, а потом вспомнила о маме, и волна стыда сразу же смыла прежнюю радость. Я совсем забыла о Лине, которая все еще томилась в веревке. И какой дочерью меня после такого можно назвать!?
Я развернулась и с облегчением увидела, что Стэн развязал маму и о чем-то тихо ей рассказывал, а она мотала головой, смотря на собственные вытянутые руки, и плакала. Сердце болезненно сжалось. Я поднялась с пола и подошла к ним.
— Лина, вы в порядке?
— Я поверить не могу… Прошло семнадцать лет? Но… Буквально вчера я работала с проклятием, и… Это подземелье, этот голод, эта ярость, я помню их, как страшный сон. Он не мог длиться столько лет. — забормотала она, озаряясь надеждой, которая сразу разбилась, едва она снова взглянула на свои руки. — Мои руки такие старые.
— Вы просто исхудали. — ответил Рейван, подходя ближе. — Как вы себя чувствуете?
— Паршиво. — ответила Лина. — Но где Леонора? Почему вы здесь одни? Вы же совсем молоды.
— Леонора отказалась снимать проклятие, она даже запретила это делать, — Стэн решил сдать с потрохами преподавательницу, — как и директор, а вот они, — он указал на нас, — случайно узнали о проклятии и, рискуя собой, решили его разрушить. А она, — он бросил на меня взгляд, полный восхищения, — придумала рецепт, который сработал.
Я прислушалась к себе, стараясь уловить удовлетворение или гордость, но ничего не было, кроме боли и страха, который так сильно вонзился во все мое естество, что, наверное, уже никогда не отпустит.
— Семнадцать лет. — Лина закрыла лицо руками. — У меня же дочь, у меня была дочь. Моя семья… Как же это… Я схожу с ума. Нет, нет, этого не может быть.